Фольклорно диалектная основа автобиографической повести Л. С. Фалалеевой «Моё суженое, мое ряженое»

А. А. Качанов

Фольклорно диалектная основа автобиографической повести Л. С. Фалалеевой «Моё суженое, мое ряженое»

Лидия Сергеевна Фалалеева – мастерица дымковской игрушки, член Союза художников (1968), Заслуженный художник России (1980), участница областных, региональных, всесоюзных, всемирных выставок, в том числе в Италии, Японии, Франции, Чехии. Родилась в деревне Дудинцы Кумёнского района Кировской области. В своём творчестве отразила личные впечатления о жизни в послевоенной деревне. Именно с её именем связано появление в промысле большого количества деревенских сюжетов. Любовь к быту русской деревни, её людям составляет основу автобиографической повести «Моё суженое, моё ряженое».
Язык книги Л. С. Фалалеевой, яркий, образный, эмоциональный, характеризует автора как самобытную, оригинальную языковую личность. «Правильный» литературный язык, безусловно, составляет основу языка книги (было бы странно, если бы это было иначе) – это, в определенном смысле, и есть то блоковское «покрывало», на фоне которого «светятся, как звезды» слова с особыми экспрессивными свойствами или с необычной внутренней и/или внешней формой, которые в данном тексте присутствуют в достаточно большом количестве (те самые «точки опоры» языкового пространства текста, языковые доминанты, организующие и «синтезирующие» текст. Такие слова Е. А. Нефедова называет экспрессивными лексическими единицами [Нефедова 1997].
Особое место в лексике литературного языка произаедения занимают образования с уменьшительно ласкательными аффиксами, в семантике которых уже содержится эмоционально оценочный компонент. Таких единиц в произведении достаточно много: лук надо поливать нагретой на солнышке водой из ведерка ковшиком (Фалалеева 2004, с. 28); а там ее хозяйка с хлебушком встречает (там же, с. 28); у нее то вздергивался носик, то она нежно трогала подбородочек, то прикасалась к ушкам (там же, с. 46); заболел у брата сыночек» (там же, с. 51); под копытами лошадки скрипучий снег (там же, с. 52); были, безусловно, маленькие барыньки, олешки с золотыми рогами, боязливые бычки... водоносочки (там же, с. 119) и т. д. Объекты положительных эмоций автора – явления и предметы природы, бытовые реалии, люди. Е. А. Нефедова указывает на то, что такие слова в целом являются проявлением безадресной благожелательности к окружающему миру [Нефедова 1997].
Активное введение разнообразных устойчивых оборотов, «лексико синтагматических образований идиоматического характера» [Тимофеев 2003, 18], формирующих (наряду с рядом других компонентов) повышенную образность текста, а также его дополнительный смысловой «фон» – яркая примета языкового пространства книги Л. Фалалеевой. Обычно такие образования у автора не видоизменяются, используясь в своем устойчивом «косвенно номинативном» [Современный русский язык 2000, с. 61] значении и в соответствующих контекстах, напр.: подковы умело ковал, а это в деревне товар ходовой (с. 43) в значении «пользующийся высоким спросом, имеющий активное хождение»; с ходу положил глаз на учительницу (с. 35) в значении «испытывать симпатию, влюбиться»; дай им трактор – вспашут, нос утрут любому (с. 45) в значении «одержать победу, доказать свое превосходство» и т. д.
Особую группу в тексте Л. Фалалеевой составляют устойчивые образования, имеющие фольклорное происхождение и/или активное фольклорное бытование: диву даешься (с. 21), вся семья в медном самоваре отражалась от мала до велика (с. 21), в путь дорогу (с. 10), подумалось: утро вечера мудренее (с. 115) и т. д. К таким единицам следует отнести также народные поговорки, пословицы, «присказки», напр.: бывают маломощные люди... хотя говорят: мал золотник, да дорог (с. 27); мужик с маслом и хомут проглотит (там же, с. 7), дети должны быть рядом. Не зря говорят: «Где родился, там и пригодился», «На одном месте камень и тот обрастает» (с. 129), «я ведь сразу согласилась – буду есть японскую (еду. – К. А.). От нее: вставь перо – так улетишь! Легко, сытно и бодро (с. 107), а пока мама скажет: Посидим рядком да поговорим ладком (там же, с. 21).
Такие элементы, обогащая язык книги, участвуя в формировании «настроения» текста, характеризуют говорящего как носителя ярко выраженной установки на народно поэтическое восприятие окружающего мира.
Мировоззренческий характер этой установки наиболее четко проявляется в частушках, составляющих значительный объем всего текста и, как правило, выполняющих функции прецедентного текста [Караулов 1987]. О нерасторжимой связи своего творчества с частушкой сама Л. Фалалеева пишет так: «Когда мысли завяжутся узелком, то и появятся такие слова и переплетётся вятская игрушка с вятской частушкой» (с. 93). Это единство подтверждается объёмной иллюстративной частью книги, содержащей несколько десятков фотографий дымковской игрушки и 23 текста вятской частушки. Такое сорасположение наглядно показывает их связь и внутреннее единство.
Яркая примета языковой индивидуальности автора – использование оригинальных образных выражений, формирующих метафоричность текста, его смысловую двуплановость и насыщенность дополнительными ассоциациями. Такие единицы в книге Л. Фалалеевой представлены, главным образом, сравнительными оборотами с союзами «как», «как будто» которые также реализуют в тексте народно поэтическое мировосприятие автора: детки были белоголовые, как белые коченки капусты (с. 25); а вода как слезинка» (с. 25); надела сразу несколько платьев, как капуста (с. 39); о раках – и в кипящей воде... становятся красные, здоровые, как лапти (с. 31); переживаю, прыгаю, как стрекоза (с. 53); и однажды гроза так громыхнула, что... овцы с ягнятками и козлятками от испугу, как мячики, подпрыгнули (с. 28–29); заплетешь на ходу две косички, как на пружинках, спрыгнешь с сеновала – и на вечерку до рассвета (с. 31); «на дорогу подарили много роз, разные разные цвета и с капельками росинками, как будто это слезинки» (с. 109) и т. д. Сравнения отличаются обычно сдержанностью, неброской метафорикой, осуществляются, как правило, по одному признаку (цвет, размеры, образ действия и т. д.), источником сравнения служит чаще всего близкая автору конкретно бытовая реальность.
К морфологическим (словообразовательным) экспрессивно выразительным средствам, которые активно использует автор в рамках литературного языка, относятся повторы как предельный случай редупликации (от позднелат. reduplication – удвоение), напр.: и снова над полем будет парить жаворонок, завораживая своей песней и умением часто часто порхать крылышками (Фалалеева 2004, с. 131); маме было очень очень жаль меня отпускать (с. 54); и во ржи много много васильков (там же, с. 15); и правда – вода быстрая быстрая, холодная холодная (с. 9); и почувствовала что то родное родное (с. 14) и т. д. Редупликация в данном случае, выступая «как средство варьирования лексического значения» [Лингвистический энциклопедический словарь 2002, с. 408], выражает субъективное восприятие говорящим того или иного признака, качества, действия, которые оцениваются обычно как интенсивные, насыщенные, напряженные. С этим связана повышенная образно эмоциональная, экспрессивно выразительная нагрузка таких единиц.
Характерной и, может быть, наиболее яркой особенностью языка книги Л. Фалалеевой является включение в общелитературное лексическое «покрывало» диалектных слов, которые «выделяются в потоке литературной речи как отступления от нормы (языковой)» [Лингвистический энциклопедический словарь 2002, с. 133].
Нормированность языковых средств как основное отличие литературной разговорной речи от диалектной обиходно разговорной речи называет Е. В. Брысина [Брысина 2001]. Более категорично заявляет Ф. П. Сороколетов: «Диалектные явления объединяются также и тем, что все они чужды нормативному русскому литературному языку» (Сороколетов 1968, с. 222). Однако значительно более важное для нас утверждение Брысиной состоит в следующем: «С данным отличительным свойством (т. е. с нормированностью. – К. А.) в определенной степени связана повышенная степень эмоциональности и экспрессивности диалектной обиходно разговорной речи по сравнению с разговорной литературной» [Брысина 2001, с. 27]. То есть та или иная диалектная единица сама по себе уже в силу своего «отличия» от единиц литературного языка выступает как эмоционально и экспрессивно окрашенная, особенно если она реализуется на литературном «фоне».
О вариантности как основе языковой индивидуальности диалектоносителя пишет Е. А. Нефедова: «...индивидуальные особенности языковой личности наиболее ярко проявляются в вариантности языковых явлений на фоне инвариантного» [Нефедова 1997, с. 236]. В данном случае характеристика диалектных особенностей, свойственных группе людей, «связанных тесной территориальной, социальной или профессиональной общностью» [Лингвистический энциклопедический словарь 2002, с. 132], заменяется, существенно углубляясь и конкретизируясь, характеристикой конкретного идиолекта (от греч. idios – свой, своеобразный, особый и (dia)lektos – разговор, говор, наречие), т. е. «совокупности формальных и стилистических особенностей, свойственных речи отдельного носителя данного языка» (там же, с. 171). Идиолект в широком смысле представляет собой реализацию данного языка (идиома (от греч. idioma – особенность, своеобразие) – литературного языка, диалекта и др.) в устах индивида, т. е. совокупность текстов, порождаемых говорящим. Следовательно, понятие «идиолекта» соотносимо с понятием «авторства». Более того, идиолект есть результат деятельности человека как языкового автора, а степень вариантности идиолекта (т. е. его отличия от общих норм идиома, «точечным» представителем которого он является) и характеризует индивида как «автора».
Таким образом, один из путей анализа авторской индивидуальности состоит, очевидно, в исследовании идиолекта говорящего, что связано, прежде всего, с выявлением вариантных языковых явлений, как правило, носящих характер отступления от «нормы» данного языка и в большей или меньшей степени повторяющихся в текстах говорящего. Лингвистический анализ текста в данном случае соотносим с «идиолектическим» исследованием и служит характеристике индивидуальности автора, а не текста ( ов). Это связано с тем, что современный этап развития науки о языке характеризуется переходом от структурной парадигмы к функциональной, сопровождающимся включением говорящего, «автора» в объект этой науки, что и предполагает, в частности, обращение к проблемам идиолекта.
Важнейшая характеристика употребления диалектизмов – уместность, оправданность и целенаправленность. Это требование связано с пониманием основной функции использования диалектизмов как «отображения народной, сельской жизни в текстах художественных произведений, где диалектные слова являются средством имитации народной речи» [Современный русский язык 2000, с. 45].
Естественность, органичность введения диалектизмов в тексте Л. Фалалеевой позволяет говорить не столько об их стилеобразующей функции, которая в данном случае выступает вторично, сколько о гораздо более важной роли их в данном тексте, связанной с выражением определенных мировоззренческих установок автора, который использует эти единицы далеко «не ради свежести стиля» (выражение Б. А. Ларина; Ларин 1973, с. 232). Мировоззренческий характер употребления диалектизмов у Фалалеевой связан, в первую очередь, с их глубоким усвоением, «присвоением» говорящим, в результате определенных условий и факторов социального бытия автора (Л. С. Фалалеева родилась и выросла в вятской деревне). Таким образом, диалектные явления в данном тексте являются не специальными средствами выразительности, но носят «необходимый», обязательный для говорящего характер, что во многом и определяет непосредственность их включения в литературное языковое «покрывало» произведения.
Диалектизмы, являясь важнейшими «точками опоры» языкового пространства произведения Л. Фалалеевой, во многом создают, «синтезируют» данный текст, его «настроение». Приведём примеры из самой большой группы диалектизмов – лексических: Не дай бог, если кто то неправильно, неаккуратно наденет седло, собьёт кожу до раны! Тому задаст (Осиповна, конюх. – К. А.), могла и отвожжать. (с. 36); Деревенские мудрые люди знают толк, когда земля успеет, прогреется, чтобы пахать и сеять: если земля кляслая, сожмёшь в кулаке – и не рассыпается, значит, рано (с. 27); Она такая работоспособная была... всё впробегутки (с. 28); Варила ароматную губовницу (бабушка Прозориха. – К. А.), сушила грибы на зиму в хорошо протопленной печи – укладывала их на солому на ночь, к утру они были почти готовы (с. 35).
Итак, диалектные включения носят для автора «обязательный» характер, что связано с их глубоким усвоением говорящим, включением их в языковое бытие автора. В то же время такие единицы, реализуемые в данном тексте, характеризуют Л. Фалалееву как личность, тонко чувствующую «стихию» народного языка, органично «включенную» в народную языковую «среду» и существующую там.
Таким образом, в книге Л. С. Фалалеевой реализуется ряд специфических особенностей, позволяющих характеризовать говорящего как яркую языковую индивидуальность.

Литература
Фалалеева, Л. С. Моё суженое, моё ряженое... [Текст] / Л. С. Фалалеева. – Киров, 2004.
Нефёдова, Е. А. Экспрессивный потенциал языковой (диалектной) личности [Текст] / Е. А. Нефёдова // Русские диалекты: История и современность. – М., 1997.
Тимофеев, В. П. Фразеология диалектной личности [Текст] : словарь / В. П. Тимофеев. – Шадринск, 2003.
Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю. Н. Караулов. – М., 1987.
Брысина, Е. В. Экспрессивно выразительные средства диалекта [Текст] / Е. В. Брысина. – Волгоград, 2001.
Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. В. Н. Ярцева. – 2 е изд., доп. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2002. – 672 с.
Современный русский язык [Текст] : учеб. для студ. вузов, обучающихся по спец. «Филология» / П. А. Лекант, Е. И. Диброва, Л. Л. Касаткин и др.; под ред. П. А. Леканта. – М.: Дрофа, 2000. – 560 с.