Постановка проблемы речевого воздействия в российской лингвистике

За последние сто лет характер социально политических процессов в обществе подвергся значительному изменению. Феномен массовой коммуникации и интенсивное развитие ее средств дали импульс новому ос-мыслению роли личности в истории, вызвали живой интерес к путям формирования общественного мнения и возможностям манипулирования им. В связи с этим резко возросла роль устного слова во всех сферах общест-венной жизни. Соответственно, возникла потребность в разработке комплексной теории речевого воздействия (далее – РВ).
Одни из самых ранних отечественных изысканий в этой области принадлежат Н. А. Рубакину, боль-шинство работ которого в настоящее время хранятся в закрытых фондах и поэтому недоступны широкому кру-гу исследователей. Занимаясь проблемами теории пропаганды в 20 е годы XX в., Н. А. Рубакин отмечал, что «вечно подчеркивается громаднейшее значение того, что пропагандируется, и отодвигается на второй план психология того, кому это пропагандируется» [1]. Своему подходу к РВ он дал название библиоло-гическая психология, предметом которой является эффективность/успешность пропаганды и агитации.
В основе библиопсихологии лежит тезис о том, что бытие определяет сознание. По мнению Н. А. Рубакина, «бытие – это та реальность, которая поставляет каждому из нас самый материал для наших дум и чувств. Социальная среда или строй социально экономических, производственных отношений – таков тот источник, который поставляет каждому из нас тот запас горючего материала, какой и воспламеняется искоркой – словом» [2]. Поэтому успешный агитатор должен исходить в своей работе не от слов, а от реально-сти. Лексическое наполнение персуазивного сообщения отходит на второй план, и наибольшую важность при-обретает собственный опыт реципиента. Коммуникативная цель может быть достигнута продуцентом сообще-ния только при условии обращения к этому опыту, или, по выражению Н. А. Рубакина, при «оживлении пере-житого» [3].
Слову как таковому отводится второстепенная роль в РВ, так как «одно и то же слово имеет бес-конечно большее число самых различных смыслов, смотря по тому, как, когда и кем оно сказано, каким тоном голоса, с какими жестами, при каких внешних условиях и т. д. От всего этого и зависит качество и количество произведенного им возбуждения. Это значит, что так называемое содержание слова – не более как миф» [4]. Данное положение развивается в идею об отсутствии у текста РВ общепо-нятного содержания. Хотя эта идея критикуется рядом исследователей, в частности Ю. А. Сорокиным [5], нам представляется, что она имеет право на существование в контексте библиопсихологического учения и соотно-сится с его основными положениями.
С точки зрения библиопсихологии, один и тот же текст по разному понимается разными людьми в разное время и в разных обстоятельствах, одни и те же текстовые знаки стимулируют различные психические переживания, следовательно, содержание текста – явление не физическое, а психологическое, зависящее от свойств реципиента. Таким образом, РВ сводится «не к усвоению содержания, а к переживанию определенных психических явлений, – к искусственному, планомерному и целесообразному возбуждению, т. е. производству их в разных чужих Я» [6]. По мысли Н. А. Рубакина, агитирующий должен изучить психику объекта РВ, ус-воить язык этой психики, забыть свое собственное «Я» и перевоплотиться в «Я» воспринимающего. Ю. А. Сорокин считает, что такой подход подразумевает выяснение установки агитируемого и изменение ее путем подсознательного воздействия на систему ценностей индивида. При этом замена существующей уста-новки на новую производится с использованием для воздействия именно того варианта знаковой системы, который свойственен реципиенту [7].
Таким образом, идеи Н. А. Рубакина во многом предвосхитили дальнейшее развитие теории РВ и мас-совой коммуникации. Например, тезис о множественности смыслов слова и текста затрагивает актуальную сейчас проблему значения. А положение о том, что отправной точкой исследования должен быть индивид с его системой ценностей и значений, нашло отражение в когнитивном подходе и, в целом, созвучно с совре-менной научной парадигмой.
Большой интерес с точки зрения РВ также представляют работы С. И. Бернштейна, который в 30 е гг. ХХ в. вел исследовательскую и методическую работу по вопросам языка радио. Согласно С. И. Бернштейну, устная речь является самой действенной формой общения. Ученый отмечает, что массовая ораторская речь должна быть возведена на ступень ораторского искусства, которое определяется им как «искусство при помо-щи звучащего слова, устной речи, убеждать и побуждать к действию массы слушателей» [8]. В данном опре-делении четко прослеживается прагматический подход к языку, который, как полагает Н. И. Формановская, заключается в использовании языка как орудия для достижения поставленных коммуникантом целей [9]. С. И. Бернштейн рассматривал РВ с позиций адресата и воздействующего устной речью оратора или диктора, выделяя различные стили ораторской речи. Он также подчеркивал важность невербальных компонентов ком-муникации и роль технических средств (далее – ТС) при осуществлении РВ.
Говоря о необходимости учета фактора адресата, С. И. Бернштейн подразделяет аудиторию по ее от-ношению к сообщению РВ на сочувствующую, враждебно настроенную и безразличную. В зависимости от преобладающих настроений аудитория может быть однородной или смешанной. При подготовке выступления нужно принимать во внимание тот факт, что в реальных условиях аудитория обычно смешанная. Оратору ре-комендуется «наблюдать свою аудиторию, взвешивать впечатление, производимое его речью, учитывать вся-кое проявление сочувствия или протеста» [10]. В условиях массовой коммуникации у продуцента сообщения нет возможности непосредственно наблюдать реципиента, что вызывает трудности при оценке эффективности воздействия. По мнению С. И. Бернштейна, выступающему следует научиться преодолевать потребность в двустороннем общении с аудиторией и прогнозировать ее возможную реакцию.
Особое внимание уделяется в теории С. И. Бернштейна фактору воздействующего, так как «устная речь воспринимается… с установкой… на живую конкретную личность говорящего» [11]. В восприятии мас-совой аудитории содержание сообщения РВ «преломляется через призму звучания и тем самым через образ лектора, окрашивается в цвет его настроенности» [12]. Звучащая речь, по утверждению С. И. Бернштейна, не-посредственно связана с психикой говорящего, ее количественные и качественные характеристики оценива-ются слушателями как средства выражения внутренних состояний. Поэтому продуцент персуазивного сооб-щения «должен путем систематических наблюдений осознать выразительное значение отдельных факторов речевого звучания и целостных фонических стилей, должен научиться преднамеренно вызывать звучанием своей речи определенную эмоциональную и волевую реакцию» [13].
С. И. Бернштейн выдвигает требование индивидуальной окраски в устной речи. Он утверждает, что оратор должен стремиться к достижению положительных эмоциональных эффектов, излучая бодрость, энер-гию, искренность. Только при таком подходе его речь может вызвать у аудитории настроения решительности и заинтересованности [14]. Другими словами, лектор «должен быть готов выявить свою индивидуальность в облагороженной форме, обнаружить перед слушателями свой идеализированный образ – тот образ, который он хочет им внушить» [15]. По сути, здесь имеется ввиду исполнение воздействующим определенной комму-никативной роли. По И. А. Стернину, коммуникативная роль – это поведение человека в стандартной комму-никативной ситуации, тот образ, который человек создает в общении для достижения определенной цели [16].
Интересным представляется также подразделение С. И. Бернштейном продуцента на оратора, высту-пающего с собственными речами, и диктора, представляющего публике чужие тексты. К диктору предъявля-ются следующие требования:
1) быть хорошим чтецом, т. е. уметь при помощи чтения создавать впечатление свободной речи;
2) демонстрировать актерское мастерство при воспроизведении номенклатурных типов и создании рече-вых образов;
3) в совершенстве владеть словесной формой текста;
4) обладать широким общим образованием, чтобы свободно ориентироваться в текстах разнообразного содержания;
5) иметь основательную политическую подготовку и четкую идеологическую установку, чтобы понять значение каждой темы в социально экономическом и культурном контексте.
Выше упомянутое разграничение на оратора и диктора является актуальным на современном этапе раз-вития теории РВ в связи с возникновением и распространением феномена спич райтинга. Анализируя текст РВ, современный исследователь и просто реципиент все чаще задается вопросом об авторстве текста. При анализе таких текстов, например, при попытке выявить авторские стилистические особенности, важно помнить, что за красноречием известной личности может стоять работа профессионального спич райтера.
В работах С. И. Бернштейна упоминаются различные стили выступлений. Хотя автор рассматривает эти стили только применительно к радио, нам кажется целесообразным обратить на них внимание, потому что многие из ниже перечисленных положений не потеряли своей актуальности в обществе, весь образ жизни кото-рого формируется масс медиа. Исследователь выделяет митинговый стиль, стиль интимной дружеской беседы и образовательную лекцию.
Характерной чертой митингового стиля является отрывистое, однообразное звучание и бедная звуковая выразительность речи. В условиях митинга оратору приходится выкрикивать слова по одному, эта расчленен-ность речевого потока часто затрудняет понимание, а также накладывает определенные ограничения на исполь-зование стилистических средств. В отличие от митинговой речи интимная дружеская беседа звучит как обыч-ная разговорная речь в небольшой комнате. Такая звуковая перспектива значительно меняет построение речи, ее словарь и способы сочетания слов.
Образовательная радиолекция имеет устную природу и характеризуется заочностью и массовостью. Последнее в данном случае означает, что большое количество людей осуществляют слушание в одиночку или в малых группах. Преимущество этого стиля выступления заключается в отсутствии специфических проявлений массового восприятия и психического заражения, возникающих при очном массовом слушании. При работе над радиолекцией также важно учитывать дифференциацию аудитории, поскольку «менее всего продуктивны лек-ции, предназначенные для всех вообще и ни для кого в частности» [17].
В теории РВ С. И. Бернштейна отмечается значимость невербальных средств коммуникации. Подчер-кивается, что оратор воздействует на аудиторию «не только звучащим словом, но и мимикой, и жестом, и всем своим поведением» [18]. Из паралингвистических средств С. И. Бернштейн особо выделяет тембр и дыхание. Тембровая окраска голоса зависит от мускульного напряжения и лицевой мимики. Дыхание отражает общий тонус напряжения и эмоциональное состояние, а его вариации вызывают изменения в членении потока речи и в силе ее звучания [19]. Вместе взятые все невербальные компоненты, или «физиологические моменты», выра-жают внутреннее состояние индивида и оцениваются слушателем как «показатели эмоциональных и волевых импульсов» [20].
Пророческим представляется тезис С. И. Бернштейна об использовании ТС при осуществлении РВ. В частности, им была высказана мысль о том, что «технические средства радио позволяют нам расширить и углу-бить воздействие на человеческое сознание» [21]. Ученый предсказывал, что телевидение решит проблему до-несения до аудитории визуального образа оратора и снимет ограничения использования невербальных спосо-бов воздействия. Усилительная аппаратура даст возможность развернуть богатство интонаций и вариацию силы звука, невозможную в обычных условиях, а специальное оборудование позволит создавать любую звуковую перспективу. В целом эффективность использования ТС в организации РВ не вызывает сомнений. В эпоху при-оритета массовых коммуникаций технические достижения играют все большую роль.
Таким образом, потребности молодого государства в утверждении и распространении своей идеологии, с одной стороны, и задача повышения уровня образованности населения, с другой, обусловили постановку про-блемы РВ в российской лингвистической науке в 20 е – 30 е гг. ХХ в. Эти исследования проходили на достой-ном уровне и до сих пор не потеряли своей актуальности. Н. А. Рубакин и С. И. Бернштейн во многом предвос-хитили достижения современных массовых коммуникаций и заложили солидную теоретическую основу для дальнейшей работы над комплексной теорией речевого воздействия.

Задача о разбиении на циклы

Рассмотрим комбинаторную задачу о разбиении конечного множества объектов A={a1,a2, …,an} на циклы. Элементы a1,a2, …,at образуют цикл, at считается соседом a1 и a1,a2, …,ai, …,at= a2, …,ai, …,at, a1 = …= ai, …, at, a1, …,ai 1 = …= at, a1, …,ai 1, ai. При разбиении множества А на k циклов естественно считать, что никакие два из k циклов не имеют общих элементов. Количество способов разбиения элементов множества A на k циклов обозначим как s(n,k). Числа s(n,k) называют числами Стирлинга первого рода. Для них выполняются следующие равенства:
• s(n,k)=0 для k>n,
• s(n,0)=0 для n>0,
• s(n,n)=1 для n≥0,
• s(n,1)=1 для n>0.
Общая формула для вычисления чисел Стирлинга первого рода имеет вид: s(n+1,k)=s(n,k 1) + n*s(n,k), где 1В соответствии с методикой, предложенной в [1], при рассмотрении комбинаторных объектов решаются, как минимум, четыре подзадачи: подсчет количества комбинаторных объектов (разбиений); получения из текущего объекта следующего в соответствии с введенным отношением порядка; получение по объекту его номера и обратная задача – из номера объекта генерировать сам объект. Первая задача для небольших значений входных параметров достаточно тривиальна, начнем со второй.
Введем понятие нормализованной формы записи разбиения. Пусть n=5 и k=3. Пример разбиения на три цикла: [4, 1, 5], [2], [3]. Это же разбиение имеет и другие формы записи: [5, 4, 1], [2], [3]; [1, 5, 4], [2], [3]. Нормализованной считаем последнюю запись. Еще пример – [1, 4], [2, 5], [3]. Другие формы записи: [1, 4], [5, 2], [3]; [4, 1], [2, 5], [3]; [4, 1], [5, 2], [3]. Нормализованной считаем первую запись. В нормализованной форме запись каждого цикла начинается с минимального числа, которое есть в цикле.
Определить схему генерации разбиений элементов множества на циклы, а значит и некое отношение порядка достаточно сложно. Воспользуемся следующим приемом. Поставим в соответствие каждой нормализованной записи разбиения некоторый код (числовое представление, которое строится однозначно по разбиению) так, что по коду однозначно восстанавливается разбиение. Введем отношение порядка на множестве кодов, будем генерировать коды в соответствии с этим отношением порядка, а из них получать соответствующие разбиения.
Правило формирования кода:
• Длина кода равна n.
• Элементу с минимальным значением в каждом цикле ставим в соответствие число ноль, как признак начала цикла, и записываем его в коде на место этого значения – если минимальное значение цикла равно 4, то ноль в коде записывается на четвертое место.
• Каждый цикл просматривается справа налево. Для каждого элемента цикла находится первый слева элемент, меньший его, и это значение записывается в коде на место, соответствующее рассматриваемому элементу цикла.
Пример. Пусть дано разбиение [1, 5, 4], [2], [3]. Три цикла, начальный вид кода 000**, записываем нулевые значения в позиции, соответствующие элементам, которые в нормализованной записи циклов являются первыми. Просматриваем справа налево единственный цикл, состоящий более чем из одного элемента. Берем 4, справа от элемента находится единственный элемент меньший его, это единица. Записываем в код единицу в четвертую позицию – 0001*. Берем 5, аналогичные действия приводят к коду 00011. Рассмотрим еще дано разбиение [1, 5], [2, 3], [4]. Начальное состояние кода 00*0*. После выполнения описанных действий он имеет вид 00201. Итак, структура кода (для нашего примера n=5, k=3): в первой позиции всегда записывается 0, во второй – 0 или 1, в третьей – 0, 1 или 2, в третьей – 0, 1, 2 или 3, и, наконец, в четвертой – 0, 1, 2, 3 или 4. Отметим, что в n позициях кода всегда записано k нулей. Обратное преобразование. Пусть дан код 00110. По расположению нулей однозначно можно записать [1, *, *,], [2], [5]. А затем, элементу 4 предшествует только 1 – [1, 4, *]. Место для 3 единственное, имеем разбиение [1, 4, 3], [2], [5]. Обратите внимание на то, что разбиению [1, 3, 4], [2], [5] соответствует другой код 00130. Все разбиения на циклы и их коды для примера n=5 и k=3 приведены в табл. 1.
Таблица 1
№
п/п Цикл Код №
п/п Цикл Код №
п/п Цикл Код
0 [1,5,4], [2], [3] 00011 12 [1,5,3], [2], [4] 00101 24 [1], [2,4,3], [5] 00220
1 [1,4], [2,5], [3] 00012 13 [1,3], [2,5], [4] 00102 25 [1], [2,3,4], [5] 00230
2 [1,4], [2], [3,5] 00013 14 [1,3,5], [2], [4] 00103 26 [1,5,2], [3], [4] 01001
3 [1,4,5], [2], [3] 00014 15 [1,3], [2], [4,5] 00104 27 [1,2,5], [3], [4] 01002
4 [1,5], [2,4], [3] 00021 16 [1,4,3], [2], [5] 00110 28 [1,2], [3,5], [4] 01003
5 [1], [2,5,4], [3] 00022 17 [1,3], [2,4], [5] 00120 29 [1,2], [3], [4,5] 01004
6 [1], [2,4], [3,5] 00023 18 [1,3,4], [2], [5] 00130 30 [1,4,2], [3], [5] 01010
7 [1], [2,4,5], [3] 00024 19 [1,5], [2,3], [4] 00201 31 [1,2,4], [3], [5] 01020
8 [1,5], [2], [3,4] 00031 20 [1], [2,5,3], [4] 00202 32 [1,2], [3,4], [5] 01030
9 [1], [2,5], [3,4] 00032 21 [1], [2,3,5], [4] 00203 33 [1,3,2], [4], [5] 01100
10 [1], [2], [3,5,4] 00033 22 [1], [2,3], [4,5] 00204 34 [1,2,3], [4], [5] 01200
11 [1], [2], [3,4,5] 00034 23 [1,4], [2,3], [5] 00210
Итак, мы генерируем коды, а из них при выводе, получаем соответствующее разбиение на циклы. Для этой цели требуется вспомогательная процедура формирования первого кода. Её вид:
Procedure First(t, k: Integer);
Var i: Integer;
Begin
For i:=t To t+k 1 Do a[i]:=0;
For i:=t+k To n Do a[i]:=1;
End;
В процедуре делается нечто большее. А именно, формируется не просто первый код, а первый код, начиная с позиции t, и коде содержится k нулей (циклов). Начальный вызов имеет вид First(1,k), а для рассматриваемого примера – First(1,3).
Для определения завершения процесса генерации разбиений необходимо хранить последний код.
Procedure Last; Var i:Integer;
Begin
For i:=1 To n Do lst[i]:=0;
For i:=2 To n k+1 Do lst[i]:=i 1; End; После этого можно сделать «набросок» общей процедуры генерации всех кодов:
Procedure Solve; Begin
First(1,k);
Last;
<формирование разбиения по коду и его вывод>;
While Not Eq(a,lst) Do Begin{Функция Eq предназначена для сравнения текущего (массив а) и последнего (массив lst) кодов.}
GetNext(n,0);
< формирование разбиения по коду и его вывод >;
End; End; При формировании разбиения по коду требуется «уметь» определять начало цикла, а затем находить элементы, принадлежащие циклу. Первая задача решается с помощью процедуры Print (код хранится в массиве a).
Procedure Print;
Var i:Integer;
Begin
For i:=1 To n Do
If a[i]=0 Then Begin {Определили начало цикла.}
Write(i); FindNext(i); Write(' ');{Выводим элементы, принадлежащие циклу.}
End;
WriteLn;
End;
Для решения второй задачи необходим просмотр массива a, начиная с элемента с номером n, и определение всех элементов, равных номеру найденной позиции. При этом нахождение элемента не говорит о завершении цикла – требуется найти элементы, указывающие на него, поэтому без рекурсивной реализации, логика не будет выглядеть так компактно – процедура FindNext. Проверьте работу процедур на следующих кодах: 00022 и 00024. В первом случае разбиение на циклы имеет вид [1], [2, 5, 4], [3], во втором случае – [1], [2, 4, 5], [3].
Procedure FindNext(t:Integer);
Var i:Integer;
Begin
For i:=n DownTo t Do
If a[i]=t Then Begin
Write(i);
FindNext(i);
End;
End;
Рассмотрим процедуру GetNext. Заметим, что просмотр кода начинается с последней позиции n, а параметрами процедуры являются m – номер позиции в коде (изменяется от n до 2, так как значение первого элемента никогда не изменяется и равно 0) и q – количество найденных при просмотре циклов. Первый вызов процедуры: GetNext(n,0);
Procedure GetNext(m,q:Integer);
Begin
If m>1 Then Begin {Значение первого элемента всегда равно 0.}
If a[m]=0 Then Inc(q); {Элемент является началом цикла?}
If (a[m]=0 )And (n m Else Begin
Inc(a[m]);{Изменяем значение элемента с номером m.}
First(m+1,q);{Из «хвоста» кода – элементы с номерами m+1, …, n формируем первое разбиение.}
End;
End;
End;
Решение традиционной задачи [1] – определение по разбиению его номера в данном случае трактуется как получение номера по коду разбиения, ибо генерируются коды разбиений, а преобразовывать код в разбиение мы умеем. Данная специфика требует умения вычислять для каждого конкретного кода количество кодов меньшей размерности (меньшей длины и с меньшим количеством нулей). Определим массив count (count: Array[1..NMax, 1..NMax] Of Integer). Элемент count[t,q] равен количеству кодов, рассматриваемых с позиции t до позиции n, в которых есть q нулей и элемент в позиции i изменяется от 0 до i 1. Очевидно, что значения count[1,k] (при заданном значении n) равны числам Стирлинга первого рода s(n,k). Для чисел Стирлинга первого рода выполняется рекуррентное соотношение s(n,k)=s(n 1,k 1)+(n 1)*s(n 1,k). Оказывается, что и для введенных чисел (количества кодов) справедливо аналогичное соотношение: count[t,q] = count[t+1,q 1]+(t 1)* count[t+1,q]. Действительно, первое слагаемое дает «вклад» кодов, у которых в позиции t записан ноль, и с позиции t+1 подсчитываются все коды, содержащие q 1 ноль. Второе слагаемое определяет количество кодов, у которых в позиции t записано одно из возможных значений, а с позиции t+1 подсчитываются все коды, содержащие q нулей. Процедура формирования массива count имеет вид:
Procedure Prepare(n:Integer);
Var i,j:Integer;
Begin
For i:=1 To n+1 Do
For j:= 1 To n Do count[i,j]:=0;
count[n+1,0]:=1;
For i:=n DownTo 1 Do
For j:=0 To n i+1 Do
count[i,j]:=count[i+1,j 1]+(i 1)*count[i+1,j];
End;
Для рассматриваемого примера n=5 значения элементов count приведены в табл. 2.
Таблица 2
n k 1 0 1 2 3 4 5
1 0 0 24 50 35 10 1
2 0 24 50 35 10 1 0
3 0 24 26 9 1 0 0
4 0 12 7 1 0 0 0
5 0 4 1 0 0 0 0
6 0 1 0 0 0 0 0
После сделанных замечаний функция вычисления номера разбиения пишется следующим образом (первый вызов GetNum(n,0)):
Function GetNum (m, q: Integer):Integer;
Begin
If m=0 Then GetNum:=0 {При n равном нулю GetNum также равно нулю.}
Else
If a[m]=0 Then GetNum:=GetNum(m 1,q+1) {Элемент в позиции m является началом цикла. Номер разбиения n элементов на k циклов определяется номером разбиения, в котором последние n m+1 элементов образуют первое разбиение на q+1 цикл.}
Else GetNum:=Count[m+1,q 1]+(a[m] 1)*Count[m+1,q]+GetNum(m 1,q);{Последнее слагаемое дает «вклад» тех разбиений n элементов на k циклов, у которых последние n m+1 элементов образуют первое разбиение на q циклов.}
End;
Осталось рассмотреть последнюю задачу – дан номер разбиения, определить само разбиение, точнее код, ему соответствующий. Считаем, что входными параметрами нашей логики (процедура GetSet) являются m – номер позиции, q – количество циклов, num – номер разбиения. Первый вызов – GetSet(1,k,num) – с первой позиции, k циклов и данный номер num. Вычислим значение s, равное Count[m+1,q 1]. Если значение num меньше s, то искомое разбиение принадлежит множеству разбиений, с началом цикла в позиции m. В противном случае (num ≥ s) разбиение принадлежит множеству, для которого в позиции m не начинается цикл. Требуется убрать ненужные номера (num: = num – s), вычислить значение, записанное в позиции с номером m, откорректировать значение номера и перейти на генерацию разбиения со следующей, m+1 позиции. Для нахождения значения в позиции m необходимо взять из массива элемент Count[m+1,q] и подсчитать целое количество вхождений его в число num, а для определения нового значения num – остаток от числа этого вхождения. Новый номер определяет разбиение с позиции m+1, содержащее q циклов. Итак, реализация логики имеет вид:
Procedure GetSet(m, q, num:Integer);
Var s: Integer;
Begin
If m<=n Then Begin {Номер позиции должен быть меньше или равен n.}
s:=Count[m+1,q 1];
If num < s Then Begin
a[m]:=0; {Элемент в позиции с номером m является началом цикла.}
GetSet(m+1,q 1, num); {Генерируем «хвост» разбиения.}
End
Else Begin
num:= num s;{Изменяем значение номера – убираем количество номеров, соответствующих первой части рекуррентного соотношения.}
s:=Count[m+1,q];
a[m]:= num div s + 1; {Определение значения элемента в позиции m.}
num:= num mod s; {Делаем поправку значения num.}
GetSet(m+1,q, num); {Генерируем «хвост» разбиения.}
End;
End;
End;

Роль «нецветовых» прилагательных при уточнении цветовой характеристики

В современном английском языке цветовая характеристика предметов и явлений объективной действи-тельности осуществляется через весьма развитую и разветвленную систему цветообозначений. Среди них име-ются как однословные цветообозначения (red, brownish, mouse grey и т. п.), так и словосочетания (as red as a rose, as black as pitch).
Слова и устойчивые словосочетания, обозначающие различные цвета спектра, входят в лекси-ко семантическую группу прилагательных цветообозначений, которая образует определенную систему на уровне парадигматики. Отмеченные образования являются единицами языка (например, blue, bluish, sky blue, blue black). Наряду с этим на уровне синтагматики отмечается значительное число речевых образований, из которых одни представляют собой окказионализмы, единичные случаи употребления в отдельных произведе-ниях (например, tiger yellow eyes (P. Buck), а другие более или менее свободно и регулярно образуются в речи (с частичной фиксацией в словарях) и могут быть названы потенциально узуальными, поскольку они обнару-живают тенденцию к переходу в узуальные единицы (например, faint, dark red, rich green и др.).
В данной статье рассматриваются как узуальные, так и потенциально узуальные единицы, служащие для уточнения цветовой характеристики предметов и явлений. Под уточнением цветовой характеристики пони-мается более детализированное описание, освещающее степень силы, яркости, чистоты цвета. При уточнении цветовой характеристики речь идет о промежуточных тонах, об оттенках цветов спектра, а не об основных цве-тах. Так, для более детализированного описания красного цвета могут использоваться цветообозначения red, reddish, reddy, rose red, brick red, blood red, tomato red, peony red, flame red, coral red, apple red, rich red, red brown, reddish brown, dark red, rose coloured и т. д.
Как видно, уточнение цветовой характеристики осуществляется различными путями:
а) при помощи цветообозначений, образованных от прилагательного ядра, например, greeny, snow white, bluish, pink coloured;
б) без участия «цветовых» прилагательных, через сравнение с предметом, имеющим определенную ок-раску, например, carrot (hair), carrot coloured;
в) через сочетание «цветовых» прилагательных с наречиями, например, darkly green, brightly yellow;
г) через сочетание основ «цветовых» и «нецветовых» прилагательных, например, deep red, pale blue.
В данной статье делается попытка определить роль различных «нецветовых» прилагательных (dark, pale, rich и др.) в уточнении цветовой характеристики предмета. Материал для анализа взят из произведений современных английских и американских авторов, в частности, Сноу, Кристи, Кронина, Моэма и др. В иссле-дуемую группу входят сложные и сложнопроизводные прилагательные, являющиеся узуальными или потенци-ально узуальными единицами, образованные посредством словосложения и представляющие собой новые, пе-риферийные цветообозначения от цветообозначений ядра, а в отдельных случаях – и периферии. Например: the bright blue candid gaze (E. O’Conner); plenty of pale green dresses (M. Mitchell).
Как показывает материал, рассматриваемые прилагательные достаточно многочисленны и употреби-тельны в современном английском языке. Число «нецветовых» прилагательных, основы которых входят в со-став исследуемых цветообозначений, невелико (dark, pale, light, deep, bright, pure, rich, dull и некоторые другие), но данные «нецветовые» прилагательные характеризуются высокой частотностью и почти ничем не ограничен-ной сочетаемостью с прилагательными, обозначающими основные цвета спектра. Этому способствует прису-щее им весьма общее, неспециализированное значение, высокий уровень абстракции, отсутствие эмоциональ-но экспрессивного содержания.
«Нецветовые» прилагательные рассматриваемого типа могут указывать на различную степень силы, яркости, чистоты цвета. Исходя из этого, можно выделить в составе данных прилагательных две подгруппы слов, находящихся в антонимических отношениях друг к другу. В первую подгруппу входят прилагатель-ные интенсификаторы, которые обозначают большую степень интенсивности, яркости, чистоты цвета, т. е. фи-зические свойства, присущие различным цветам спектра (наиболее употребительные из них dark, bright, deep, pure, rich). Например:
bright red hair (R. Foster); a dark pink rose (H. Bates); a rich cream colour (F. Sc. Fitzgerald).
Меньшая степень качества выражается при помощи прилагательных деинтенсификаторов, среди кото-рых можно выделить следующие: pale, light, faint, dim, dull. Например:
The moonlight was pale orange (O. Henry); long, light brown hair (H. Robbins); the dim blue walls (H. Glasgow).
Некоторые прилагательные (например, dirty, dingy, dusty, lurid и др.) занимают промежуточное поло-жение между уточнителями цветовой характеристики с точки зрения физических свойств цвета и выразителями эмоционально экспрессивной оценки. Например:
Her skin changed colour, and in place of the perfect whiteness of its luster, it turned dirty brown and yellow (R. Haggard).
Подводя итог проведенному анализу, следует отметить, что «нецветовые» прилагательные dull, pure и др., служащие для детализации цветовой характеристики предметов и явлений в английском языке, обладают, в силу особенностей своего лексического (денотативного и коннотативного) значения, морфологической струк-туры и словообразовательных возможностей, высокой степенью сочетаемости с основами «цветовых» прилага-тельных. В результате образуются сложные или сложнопроизводные атрибутивные единицы, обозначающие большую или меньшую степень силы, яркости, чистоты цвета и представляющие собой узуальные или потен-циально узуальные единицы, воспроизводимые или регулярно создаваемые в речи и частично отраженные в лексикографии.

Семантика фразеологизмов и пословиц с компонентами “red” и “purple” (на материале русского и англий-ского языков)

Как указывают исследователи (Байрамова Л. К., Жуков В. П.), с точки зрения целостного значения фразео-логизма интерес представляют те его компоненты, которые имеют конвенциональное значение, соответст-вующее традициям данной общности, являясь символами. «Символическое значение в большей части при-суще соматизмам, фитонимам, космонимам, а также словам, обозначающим цвет» [Байрамова 1999: 120].
На сегодняшний день в литературе существует обширнейшая информация относительно цветовой символи-ки. Есть общепринятая конвенциональная классификация цветов по группам, предложенная оптикой и экс-периментальной психологией.
В первую группу включены теплые, «стимулирующие» цвета, связанные с процессами ассимиляции, актив-ности и напряжения (красный, оранжевый, желтый). Д. Тресиддер дает следующую характеристику этим цветам: «Красный цвет связан с активным мужским началом, цвет жизни, огня войны, энергии, агрессии, опасности, импульса, эмоций, страсти, любви, радости, праздничности, жизненной силы, здоровья, физиче-ской силы и молодости» [Тресиддер 1999: 27].
• red as a cherry ((as) red as a cherry (или rose)) – румяный, с румянцем во всю щёку;  кровь с молоком Today you see them bouncing, buxom, red as cherries. (Ch. Brontё, ‘Shirley’, ch. XI, пер. Брокга-уз Ф. А.) – Сейчас вы видите их здоровыми, полными, румяными.
• red as fire ((as) red as fire (или flame)) – огненно красный; покрасневший, вспыхнувший (о лице) I looked up from Jasper, my face red as fire. (D. du Maurier, ‘Rebecca’, ch. XII) — Я отвернулась от Джаспера, мое лицо вспыхнуло.
• red blood – физическая сила; мужество, смелость (отсюда red blooded) ...a man of... much red blood in every respect the reverse of her poor Edward. (J. Galsworthy, ‘The Sorrows of Tweetyman’) — ...он настоящий мужчина. Во всех отношениях полная противоположность ее бедному Эдуарду.
[Oxford 1995].
В русском языке реализуются в основном такие символические значения ФЕ с компонентом цвета «крас-ный», которые связаны с молодостью, красотой. Например:
• красный молодец, красная девица (fair maiden) о молодом человеке, здоровом, красивом, пользую-щемся симпатией у окружающих;
• красное солнышко (gorgeous sunshine) (в значении праздничности момента, а также как привет, доброжелательное отношение к окружающим);
• красный денек (ветряной, солнечный, поднимающий настроение);
• красное словцо (witticism) (острота, острая шутка, метко сказанное слово);
• красить (to adorn) (украшать): Печаль не красит, горе не цветит.
[Даль 1996].
Итак, значения фразеологизмов и пословиц с этим компонентом имеют в основном положительный оттенок.
Следует отметить, что одно из значений красного цвета связано, с одной стороны, с чисто физиологический реакцией организма (из за стыда или смущения), а с другой – с психологическим признаком, ассоциирую-щимся с чем либо недостойным, неприличным, безнравственным, позорящим. Выражения с таким зна-чением встречаются как в русском, так и в английском языках, причем оно может быть выражено различ-ными частями речи. Например:
• Не красней, девка, коров доючи, красней, девка, с парнем стоючи (в овин ходючи)!
• to get/have a red face (вспыхнуть) – покраснеть от смущения Miss Susie Thing and Hubert Willy walked up in front of Preacher Hawshaw. Hubert got a red face but I couldn't see Miss Susie's because she had her face al-most buried in the big bunch of flowers. (E. Caldwell, ‘Georgia Boy’, ch. II) — Мисс Сузи Тинг и Хьюберт Уилли стояли перед проповедником Хаушо. Хьюберт покраснел, а лицо мисс Сузи я не мог разглядеть, по-тому что она уткнулась носом в большой букет цветов.;
• to give someone a red face – вогнать кого либо в краску, смутить кого либо He was sorry for MacGown! There he still sat, poor devil! – with every one getting up all round him and giving him a red face once in a while. (J. Galsworthy, ‘The Silver Spoon’, part III, ch. VIII) — Ему было жаль Мак Гауна. Он все еще сидел, а все вокруг него встали и то и дело вгоняли его в краску.;
• red in the face (красный как рак) – покрасневший, смущенный Are you really ashamed of me? Well look you are red in the face! (J. Steinbeck, ‘The Long Valley’) – Так ты меня стыдишься? Ну и глянь на себя, ты же красная как рак!;
• to blush/go red (вспыхнуть) – покраснеть от смущения I felt myself go red. I could hardly believe my ears. ‘Laura, what do you mean?’ I said. ‘You were in court,’ she said. ‘You heard me say Carlo was my lover.’ (W. S. Maugham, ‘Complete Short Stories’, ‘A Woman of Fifty’) — Я почувствовал, что мое лицо залилось краской. Я не верил своим ушам. – Лаура, что вы хотите сказать? – Вы же были в суде, – ответила Лаура. – Вы ведь слышали, как я сказала, что Карло был моим любовником.;
В английских в фразеологизмах и пословицах также встречаются различные значения прилагательного «красный». Красный цвет присутствует в следующих фразеологических сочетаниях как символ опасности:
• red alert – состояние готовности перед лицом опасности Admissions to London hospitals [due to a flu epidemic] in the week ending at midnight on Monday totalled slightly over 2,000 above the figure for a similar pe-riod during the last hospital “red alert” two years ago... (‘The Manchester Guardian Weekly’, DNE) – Число грип-позных больных в лондонских больницах за прошлую неделю, истекшую в воскресенье в полночь, превыси-ло на 2000 с небольшим число больных за тот же период два года назад, когда лондонские больницы были последний раз в боевой готовности.
отрицательных эмоций:
• a red light district – «квартал красных фонарей», район публичных домов The plague spot of Hono-lulu. The Red Light district. It was a blot on our civilization. (W. S. Maugham, ‘Complete Short Stories’, ‘Rain’) — Чумная язва Гонолулу. Квартал красных фонарей. Это было позорное пятно на нашей ци-вилизации.
• like a red rag (to a bull) (красная тряпка) – нечто приводящее в бешенство (как на быка красный цвет);
формализма:
• red tape – волокита, бюрократизм, канцелярский формализм (отсюда red tapish, red tapist) [красной тесьмой прошивают документы в английских государственных учреждениях] Roosevelt used to say, ‘Harry is the perfect Ambassador for my purposes. When he sees a piece of red tape, he just pulls out those old garden shears of his and snips it.’ (R. E. Sherwood, ‘Roosevelt and Hopkins’, ch. I) — Рузвельт часто говорил: «Гарри, по моим понятиям, идеальный посол. Когда он видит росток бюрократизма, он достает свои старые садовые ножницы и обрезает его».
Конвенциональное символическое значение красного цвета у всех народов выделяется в роли эмблематиче-ского цвета как богов солнца, так и богов войны и власти в целом. В русском языке это символическое зна-чение особенно широко представлено во многих фразеологизмах и пословицах. В словаре В. Даля встреча-ется 19 пословиц со словосочетанием «красное солнышко». Например: Краше красного солнышка, светлее ясного месяца (об иконе). Дождик вымочит, а красно солнышко высушит. Красное солнышко на белом све-те черную землю греет и др.
Однако в символизме красного цвета присутствует и негативный аспект – этот цвет иногда связывали со злом, особенно в египетской мифологии, где красный цвет был цветом бога Сета.
Красное на белом может символизировать пролитую кровь и смертельную бледность. В первобытных ри-туалах охра (красная минеральная краска) использовалась, чтобы «вписать жизнь» в мертвых, изобразить умерших людей полными жизни и энергии.
Даже в христианстве, где красный цвет – в основном символ самопожертвования Христа, он был также эмб-лемой воинов Господа – крестоносцев, кардиналов и паломников.
Праздники и дни святых отмечены в календаре красным цветом, что стало основанием для появления выра-жения красный день (red letter day) [Oxford 1995].
Пурпурный цвет с древних времен – цвет королевской власти и достоинства, что было основано на высо-кой стоимости ткани, окрашенной в этот цвет. Краску получали из секрета двух ценных видов моллюсков, сам процесс ее получения был дорогостоящим. «Пурпурные одежды носили высшие священнослужители, судьи, чиновники и военачальники в Древнем Риме. В эпоху Римской империи этот цвет считался импера-торским» [Бирих и др. 1999]. Жены Византийских императоров рожали в комнате, обитой пурпурной мате-рией; отсюда произошло выражение born in/to the purple – рожденный в пурпуре (о человеке знатного рода) Tod Johnson was no more born to the purple than was the original Charles Martel. (J. Steinbeck, ‘The Short Reign of Pipin IV’) – Тод Джонсон отличался не большей знатностью рода, чем семья Чарлза Мартела.
Кардиналов до сих пор именуют «возведенными в пурпур», хотя их одеяния скорее красного цвета: to raise to the purple (букв. подняться к пурпурному цвету) – сделаться кардиналом [Oxford 1995].
Иногда значения этого прилагательного совпадают со значением слова «красный», например, фразеологиз-мы, которые отражают физиологическое состояние человека в момент проявления сильных эмоций, симво-лизирующие высшую, крайнюю степень чего либо, причем с отрицательным оттенком: to turn purple with rage – побагроветь, покраснеть от ярости, смущения; purple in the face (букв. пурпурный в лице) – красный (от ярости, злости) Ginnie shut the door purple in the face. (J. Jones, ‘Some Came Running’, book V, ch. LXVI) — Гинни закрыла дверь, её лицо было красным от злости.
Таким образом, конвенциональное значение цветов, безусловно, влияет на семантику фразеологических единиц. Но это происходит не всегда и не все конвенциональные значения цветов получают отражение во фразеологии английского и русского языков. Может наблюдаться ситуация, когда в одном языке то или иное значение цвета представлено фразеологическими единицами, а в другом – нет. В других случаях в обо-их языках могут быть фразеологизмы с компонентом, обозначающим цвет, в которых семантика цвета сов-падает с конвенциональным значением.

ЗАДАЧА О РАЗБИЕНИИ НА ЦИКЛЫ

Рассмотрены методические аспекты преподавания темы в курсе «дискретная математика». Синтезированы в единое целое математические факты и алгоритмические особенности задачи разбиения на циклы.

Рассмотрим комбинаторную задачу о разбиении конечного множества объектов A={a1,a2, …,an} на циклы. Элементы a1,a2, …,at образуют цикл, at считается соседом a1 и a1,a2, …,ai, …,at= a2, …,ai, …,at, a1 = …= ai, …, at, a1, …,ai 1 = …= at, a1, …,ai 1, ai. При разбиении множества А на k циклов естественно считать, что никакие два из k циклов не имеют общих элементов. Количество способов разбиения элементов множества A на k циклов обозначим как s(n,k). Числа s(n,k) называют числами Стирлинга первого рода. Для них выполняются следующие равенства:
• s(n,k)=0 для k>n,
• s(n,0)=0 для n>0,
• s(n,n)=1 для n≥0,
• s(n,1)=1 для n>0.
Общая формула для вычисления чисел Стирлинга первого рода имеет вид: s(n+1,k)=s(n,k 1) + n*s(n,k), где 1В соответствии с методикой, предложенной в [1], при рассмотрении комбинаторных объектов решаются, как минимум, четыре подзадачи: подсчет количества комбинаторных объектов (разбиений); получения из текущего объекта следующего в соответствии с введенным отношением порядка; получение по объекту его номера и обратная задача – из номера объекта генерировать сам объект. Первая задача для небольших значений входных параметров достаточно тривиальна, начнем со второй.
Введем понятие нормализованной формы записи разбиения. Пусть n=5 и k=3. Пример разбиения на три цикла: [4, 1, 5], [2], [3]. Это же разбиение имеет и другие формы записи: [5, 4, 1], [2], [3]; [1, 5, 4], [2], [3]. Нормализованной считаем последнюю запись. Еще пример – [1, 4], [2, 5], [3]. Другие формы записи: [1, 4], [5, 2], [3]; [4, 1], [2, 5], [3]; [4, 1], [5, 2], [3]. Нормализованной считаем первую запись. В нормализованной форме запись каждого цикла начинается с минимального числа, которое есть в цикле.
Определить схему генерации разбиений элементов множества на циклы, а значит и некое отношение порядка достаточно сложно. Воспользуемся следующим приемом. Поставим в соответствие каждой нормализованной записи разбиения некоторый код (числовое представление, которое строится однозначно по разбиению) так, что по коду однозначно восстанавливается разбиение. Введем отношение порядка на множестве кодов, будем генерировать коды в соответствии с этим отношением порядка, а из них получать соответствующие разбиения.
Правило формирования кода:
• Длина кода равна n.
• Элементу с минимальным значением в каждом цикле ставим в соответствие число ноль, как признак начала цикла, и записываем его в коде на место этого значения – если минимальное значение цикла равно 4, то ноль в коде записывается на четвертое место.
• Каждый цикл просматривается справа налево. Для каждого элемента цикла находится первый слева элемент, меньший его, и это значение записывается в коде на место, соответствующее рассматриваемому элементу цикла.
Пример. Пусть дано разбиение [1, 5, 4], [2], [3]. Три цикла, начальный вид кода 000**, записываем нулевые значения в позиции, соответствующие элементам, которые в нормализованной записи циклов являются первыми. Просматриваем справа налево единственный цикл, состоящий более чем из одного элемента. Берем 4, справа от элемента находится единственный элемент меньший его, это единица. Записываем в код единицу в четвертую позицию – 0001*. Берем 5, аналогичные действия приводят к коду 00011. Рассмотрим еще дано разбиение [1, 5], [2, 3], [4]. Начальное состояние кода 00*0*. После выполнения описанных действий он имеет вид 00201. Итак, структура кода (для нашего примера n=5, k=3): в первой позиции всегда записывается 0, во второй – 0 или 1, в третьей – 0, 1 или 2, в третьей – 0, 1, 2 или 3, и, наконец, в четвертой – 0, 1, 2, 3 или 4. Отметим, что в n позициях кода всегда записано k нулей. Обратное преобразование. Пусть дан код 00110. По расположению нулей однозначно можно записать [1, *, *,], [2], [5]. А затем, элементу 4 предшествует только 1 – [1, 4, *]. Место для 3 единственное, имеем разбиение [1, 4, 3], [2], [5]. Обратите внимание на то, что разбиению [1, 3, 4], [2], [5] соответствует другой код 00130. Все разбиения на циклы и их коды для примера n=5 и k=3 приведены в табл. 1.
Таблица 1
№
п/п Цикл Код №
п/п Цикл Код №
п/п Цикл Код
0 [1,5,4], [2], [3] 00011 12 [1,5,3], [2], [4] 00101 24 [1], [2,4,3], [5] 00220
1 [1,4], [2,5], [3] 00012 13 [1,3], [2,5], [4] 00102 25 [1], [2,3,4], [5] 00230
2 [1,4], [2], [3,5] 00013 14 [1,3,5], [2], [4] 00103 26 [1,5,2], [3], [4] 01001
3 [1,4,5], [2], [3] 00014 15 [1,3], [2], [4,5] 00104 27 [1,2,5], [3], [4] 01002
4 [1,5], [2,4], [3] 00021 16 [1,4,3], [2], [5] 00110 28 [1,2], [3,5], [4] 01003
5 [1], [2,5,4], [3] 00022 17 [1,3], [2,4], [5] 00120 29 [1,2], [3], [4,5] 01004
6 [1], [2,4], [3,5] 00023 18 [1,3,4], [2], [5] 00130 30 [1,4,2], [3], [5] 01010
7 [1], [2,4,5], [3] 00024 19 [1,5], [2,3], [4] 00201 31 [1,2,4], [3], [5] 01020
8 [1,5], [2], [3,4] 00031 20 [1], [2,5,3], [4] 00202 32 [1,2], [3,4], [5] 01030
9 [1], [2,5], [3,4] 00032 21 [1], [2,3,5], [4] 00203 33 [1,3,2], [4], [5] 01100
10 [1], [2], [3,5,4] 00033 22 [1], [2,3], [4,5] 00204 34 [1,2,3], [4], [5] 01200
11 [1], [2], [3,4,5] 00034 23 [1,4], [2,3], [5] 00210
Итак, мы генерируем коды, а из них при выводе, получаем соответствующее разбиение на циклы. Для этой цели требуется вспомогательная процедура формирования первого кода. Её вид:
Procedure First(t, k: Integer);
Var i: Integer;
Begin
For i:=t To t+k 1 Do a[i]:=0;
For i:=t+k To n Do a[i]:=1;
End;
В процедуре делается нечто большее. А именно, формируется не просто первый код, а первый код, начиная с позиции t, и коде содержится k нулей (циклов). Начальный вызов имеет вид First(1,k), а для рассматриваемого примера – First(1,3).
Для определения завершения процесса генерации разбиений необходимо хранить последний код.
Procedure Last; Var i:Integer;
Begin
For i:=1 To n Do lst[i]:=0;
For i:=2 To n k+1 Do lst[i]:=i 1; End; После этого можно сделать «набросок» общей процедуры генерации всех кодов:
Procedure Solve; Begin
First(1,k);
Last;
<формирование разбиения по коду и его вывод>;
While Not Eq(a,lst) Do Begin{Функция Eq предназначена для сравнения текущего (массив а) и последнего (массив lst) кодов.}
GetNext(n,0);
< формирование разбиения по коду и его вывод >;
End; End; При формировании разбиения по коду требуется «уметь» определять начало цикла, а затем находить элементы, принадлежащие циклу. Первая задача решается с помощью процедуры Print (код хранится в массиве a).
Procedure Print;
Var i:Integer;
Begin
For i:=1 To n Do
If a[i]=0 Then Begin {Определили начало цикла.}
Write(i); FindNext(i); Write(' ');{Выводим элементы, принадлежащие циклу.}
End;
WriteLn;
End;
Для решения второй задачи необходим просмотр массива a, начиная с элемента с номером n, и определение всех элементов, равных номеру найденной позиции. При этом нахождение элемента не говорит о завершении цикла – требуется найти элементы, указывающие на него, поэтому без рекурсивной реализации, логика не будет выглядеть так компактно – процедура FindNext. Проверьте работу процедур на следующих кодах: 00022 и 00024. В первом случае разбиение на циклы имеет вид [1], [2, 5, 4], [3], во втором случае – [1], [2, 4, 5], [3].
Procedure FindNext(t:Integer);
Var i:Integer;
Begin
For i:=n DownTo t Do
If a[i]=t Then Begin
Write(i);
FindNext(i);
End;
End;
Рассмотрим процедуру GetNext. Заметим, что просмотр кода начинается с последней позиции n, а параметрами процедуры являются m – номер позиции в коде (изменяется от n до 2, так как значение первого элемента никогда не изменяется и равно 0) и q – количество найденных при просмотре циклов. Первый вызов процедуры: GetNext(n,0);
Procedure GetNext(m,q:Integer);
Begin
If m>1 Then Begin {Значение первого элемента всегда равно 0.}
If a[m]=0 Then Inc(q); {Элемент является началом цикла?}
If (a[m]=0 )And (n m Else Begin
Inc(a[m]);{Изменяем значение элемента с номером m.}
First(m+1,q);{Из «хвоста» кода – элементы с номерами m+1, …, n формируем первое разбиение.}
End;
End;
End;
Решение традиционной задачи [1] – определение по разбиению его номера в данном случае трактуется как получение номера по коду разбиения, ибо генерируются коды разбиений, а преобразовывать код в разбиение мы умеем. Данная специфика требует умения вычислять для каждого конкретного кода количество кодов меньшей размерности (меньшей длины и с меньшим количеством нулей). Определим массив count (count: Array[1..NMax, 1..NMax] Of Integer). Элемент count[t,q] равен количеству кодов, рассматриваемых с позиции t до позиции n, в которых есть q нулей и элемент в позиции i изменяется от 0 до i 1. Очевидно, что значения count[1,k] (при заданном значении n) равны числам Стирлинга первого рода s(n,k). Для чисел Стирлинга первого рода выполняется рекуррентное соотношение s(n,k)=s(n 1,k 1)+(n 1)*s(n 1,k). Оказывается, что и для введенных чисел (количества кодов) справедливо аналогичное соотношение: count[t,q] = count[t+1,q 1]+(t 1)* count[t+1,q]. Действительно, первое слагаемое дает «вклад» кодов, у которых в позиции t записан ноль, и с позиции t+1 подсчитываются все коды, содержащие q 1 ноль. Второе слагаемое определяет количество кодов, у которых в позиции t записано одно из возможных значений, а с позиции t+1 подсчитываются все коды, содержащие q нулей. Процедура формирования массива count имеет вид:
Procedure Prepare(n:Integer);
Var i,j:Integer;
Begin
For i:=1 To n+1 Do
For j:= 1 To n Do count[i,j]:=0;
count[n+1,0]:=1;
For i:=n DownTo 1 Do
For j:=0 To n i+1 Do
count[i,j]:=count[i+1,j 1]+(i 1)*count[i+1,j];
End;
Для рассматриваемого примера n=5 значения элементов count приведены в табл. 2.
Таблица 2
n k 1 0 1 2 3 4 5
1 0 0 24 50 35 10 1
2 0 24 50 35 10 1 0
3 0 24 26 9 1 0 0
4 0 12 7 1 0 0 0
5 0 4 1 0 0 0 0
6 0 1 0 0 0 0 0
После сделанных замечаний функция вычисления номера разбиения пишется следующим образом (первый вызов GetNum(n,0)):
Function GetNum (m, q: Integer):Integer;
Begin
If m=0 Then GetNum:=0 {При n равном нулю GetNum также равно нулю.}
Else
If a[m]=0 Then GetNum:=GetNum(m 1,q+1) {Элемент в позиции m является началом цикла. Номер разбиения n элементов на k циклов определяется номером разбиения, в котором последние n m+1 элементов образуют первое разбиение на q+1 цикл.}
Else GetNum:=Count[m+1,q 1]+(a[m] 1)*Count[m+1,q]+GetNum(m 1,q);{Последнее слагаемое дает «вклад» тех разбиений n элементов на k циклов, у которых последние n m+1 элементов образуют первое разбиение на q циклов.}
End;
Осталось рассмотреть последнюю задачу – дан номер разбиения, определить само разбиение, точнее код, ему соответствующий. Считаем, что входными параметрами нашей логики (процедура GetSet) являются m – номер позиции, q – количество циклов, num – номер разбиения. Первый вызов – GetSet(1,k,num) – с первой позиции, k циклов и данный номер num. Вычислим значение s, равное Count[m+1,q 1]. Если значение num меньше s, то искомое разбиение принадлежит множеству разбиений, с началом цикла в позиции m. В противном случае (num ≥ s) разбиение принадлежит множеству, для которого в позиции m не начинается цикл. Требуется убрать ненужные номера (num: = num – s), вычислить значение, записанное в позиции с номером m, откорректировать значение номера и перейти на генерацию разбиения со следующей, m+1 позиции. Для нахождения значения в позиции m необходимо взять из массива элемент Count[m+1,q] и подсчитать целое количество вхождений его в число num, а для определения нового значения num – остаток от числа этого вхождения. Новый номер определяет разбиение с позиции m+1, содержащее q циклов. Итак, реализация логики имеет вид:
Procedure GetSet(m, q, num:Integer);
Var s: Integer;
Begin
If m<=n Then Begin {Номер позиции должен быть меньше или равен n.}
s:=Count[m+1,q 1];
If num < s Then Begin
a[m]:=0; {Элемент в позиции с номером m является началом цикла.}
GetSet(m+1,q 1, num); {Генерируем «хвост» разбиения.}
End
Else Begin
num:= num s;{Изменяем значение номера – убираем количество номеров, соответствующих первой части рекуррентного соотношения.}
s:=Count[m+1,q];
a[m]:= num div s + 1; {Определение значения элемента в позиции m.}
num:= num mod s; {Делаем поправку значения num.}
GetSet(m+1,q, num); {Генерируем «хвост» разбиения.}
End;
End;
End;

Метод Support Vector Machine для решения задач классификации

Постановка задачи

Классификация – распределение объектов по заранее заданным классам в зависи-мости от общих признаков. В литературе часто употребляются синонимы термина «клас-сификация», например, «распознавание образов» (Pattern Recognition) или «категориза-ция текстов» (Text Categorization) в зависимости от прикладной области.
Приведем формальную постановку задачи классификации. Для простоты будем считать, что имеется всего два класса. Пусть заданы:
• множество Х обучающих объектов, заданных векторами признаков: X={X1, X2, ..., XN}, ХRd (Х является подмножеством евклидова пространства размерности d);
• множество Y ответов для обучающих объектов: Y={y1, y2, ..., yN}, yi{–1, +1} (два класса).
Тогда задача классификации состоит в построении такого алгоритма А (решающе-го правила, функции), который каждому вектору Xi (i=1..N) сопоставляет правильный ответ yi, то есть А: Х → Y. В дальнейшем построенный алгоритм должен применяться для классификации произвольного вектора Х, о классовой принадлежности которого ни-чего неизвестно.

Алгоритмы обучения

Обучение SVM сводится к решению задачи квадратичной оптимизации с предель-ными ограничивающими условиями и одним ограничением линейного равенства. Не-смотря на то, что существуют успешные методы решения подобных задач, при обучении SVM следует учитывать множество факторов. В частности, многие стандартные методы решения задач квадратичного программирования технически непригодны для задач обу-чения текстовых SVM-классификаторов, поскольку требуют слишком длительного вре-мени обучения и больших объемов памяти для вычислений.
Привести четкую классификацию алгоритмов обучения SVM достаточно сложно, ввиду большого количества различных подходов. Можно выделить несколько больших групп методов.
Первую группу составляют традиционные методы решения оптимизационных за-дач, которые применяются в общем случае и для обучения искусственных нейронных се-тей. Применительно к SVM данные методы используются, когда количество обучающих примеров относительно невелико (до 4000 – 5000). К этой группе относятся различные методы поиска седловой точки функции Лагранжа – методы Ньютона, квазиньютонов-ские методы, методы сопряженных направлений и др. (первым для обучения SVM был предложен метод сопряженных градиентов [10]). В настоящее время достаточно популя-рен градиентный алгоритм Kernel-Adatron [11].
Вторую большую группу составляют методы обучения SVM, идея которых осно-вана на разбиении одной большой задачу на ряд подзадач. Первый подход по разбиению больших задач обучения SVM на серии меньших задач оптимизации был предложен в [3]. Он известен как алгоритм «образования фрагментов» (chunking). Алгоритм начинает со случайного подмножества обучающих данных, решает эту задачу и многократно до-бавляет примеры, которые нарушают условия оптимальности. В [12] был предложен ме-тод декомпозиции, который разбивает оптимизационную задачу на неактивную и актив-ную части (так называемый «рабочий набор»). Главным преимуществом данного метода является то, что он предлагает алгоритмы с требованиями памяти, которые линейны от-носительно количества обучающих примеров и количества опорных векторов. Данный алгоритм, усовершенствованный в части оптимизации выбора рабочего набора и кэши-рования данных применяется в популярной программе SVMLight [13]. В группе методов декомпозиции наиболее эффективен на сегодняшний день алгоритм последовательной минимальной оптимизации (Sequential Minimal Optimization, SMO), предложенный Плат-том [14]. Его можно рассматривать как предельный случай алгоритма декомпозиции, размер рабочего набора в котором всегда равен 2, а для поиска оптимального рабочего набора используется набор эвристик.
Ко второй группе можно отнести и методы, основанные на аппроксимации гессен-ской матрицы (матрицы частных производных функции Лагранжа) с помощью более мелких матриц, используя или низкоуровневое представление ([15]) или выбор-ку/дискретизацию ([16, 17]), тем самым уменьшая размер задачи оптимизации и ускоряя процесс обучения.
Третью группу составляют методы обучения, основанные на вычленении из боль-шого набора входных данных тех векторов, которые являются опорными, поскольку только они определяют оптимальное решение оптимизационной задачи для SVM. Такой подход используется, например, в [18, 19, 20]. Сюда же можно отнести и так называемые инкрементные методы обучения, которые предполагают последовательное обучение SVM на новых данных при удалении всех предыдущих данных за исключением их опор-ных векторов [21], [22]. Преимуществом инкрементных методов является возможность быстрого переобучения SVM при появлении новых данных.
Приведенная выше классификация методов обучения SVM является достаточно условной и, возможно, неполной, поскольку существуют и другие алгоритмы (например вероятностный SVM [23]). В то же время она дает представление о многообразии мето-дов обучения SVM, которые постоянно совершенствуются и развиваются.
Среди указанных методов не существует наилучшего. Каждый из них имеет «свой» набор данных, на котором он показывает оптимальные результаты. Задача исследователя или разработчика – выбрать из имеющихся методов наилучший для данной области.

Применение

В заключение укажем несколько наиболее распространенных областей применения метода SVM и его модификаций.
1) Машинное зрение – распознавание лиц и других объектов на фотографиях и ви-деоизображении, задачи идентификации.
2) Классификация текстов – тематическая классификация веб-страниц, поиск в Интернете, фильтрация электронной почты от спама.
3) Распознавание рукописных символов – на тестовом наборе из 60000 рукопис-ных цифр, созданном в американском институте NIST (National Institute of Standards and Technology), метод SVM показал наименьшее число ошибок (0,56%) по сравнению с нейронными сетями и статистическими методами.
4) Биоинформатика – анализ генетических цепочек, определение аминокислотной последовательности белков и др.
5) Анализ временных последовательностей – распознавание аномального трафика в компьютерных сетях.
Таким образом, метод SVM в настоящее время находит применение в актуальных сферах Computer Science и смежных областей. В то же время метод продолжает привле-кать внимание исследователей, особенно в таких аспектах как разработка новых алго-ритмов обучения, построение правил выбора ядерных функций и их параметров, созда-ние методов многоклассового SVM.

Вино и Древняя Греция

Зачем современный человек вино? На празднике – для веселья, в тяжелую минуту жизни – чтобы забыться,
А вот древние греки были куда оригинальнее и находили этому напитку намного больше применений. Когда греки пили вино, они подразумевали кровь Диониса. По легенде, Дионис был растерзан титанами, из внутренностей бога на землю брызнуло вино.
В Спарте, например, для того чтобы выявить среди новорожденных детей эпилептиков, младенцев окунали в неразбавленное вино – у больных начинались конвульсии. В этом же полисе существовал обычай поить чистым вином илотов, когда же они начинали непристойно себя вести, их показывали молодежи, с целью внушить отвращение к данному напитку.
Платон считал, что при помощи вина можно распознать чужой нрав. По его мнению, именно во время попойки легче всего узнать человека. Да и у нас популярна поговорка – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Этот же философ регламентировал употребление вина в зависимости от возраста пьющего. Он считал, что до восемнадцати лет вино пить не стоит, так как «не надо ни в теле, ни в душе к огню добавлять огонь». От восемнадцати до тридцати употреблять напиток следует умеренно, не перебарщивать. А вот на четвертом десятке вино просто необходимо: оно возвращает к жизни, приносит радость. Особо полезны возлияния во время религиозных церемоний, так как без помощи вина взрослые мужи не могут в достаточной мере раскрепоститься, исполняя сакральные песни и танцы.
Одним из наиболее популярных видов досуга у древних греков был симпосий, дружеская попойка. Особо популярной во время таких пьянок была игра в коттаб. Смысл ее в том, что вино надо не выпить, а плеснуть им по какой-либо цели. Например, это могут быть шляпки желудей, плавающие в сосуде с жидкостью. Задача играющего попасть вином по желудям и затопить их. Сейчас, наверное, не многие могут позволить себе плескаться вином по желудям.
Просто необходимо вино было во время погребальных обрядов. Благодаря ему осуществлялась связь с умершим.
Праздники в честь Диониса, бога вина, чаще всего именовали оргиями или мистериями.

Греческая цивилизация известна своей необычностью, индивидуальностью. Она резко выделяется среди цивилизаций-современников. В первую очередь, потому что Греции удалось отойти от тех норм, которые были распространены в древнем мире в тот период. Множество есть объяснений этому феномену: природные условия, Мне бы хотелось написать о том, что помогает выйти за пределы норм, освобождает от цензуры.


Известно, что вино употреблялось только в разбавленном виде.
Скорее всего, первоначально вино могли употреблять лишь жрецы и шаманы, впадая в транс, они могли общаться с потусторонними силами.
Греки вино употребляли только в разбавленном виде.

Существует множество празднеств в честь Диониса. Именно из них вырос наш современный театр.

Чем больше человек освобождался от привычных норм, тем ближе он приближался к богу. Вино выступало, как средство передвижения от реального к божественному миру. Люди ощущали себя богоподобными. Переодевшись в звериные шкуры, они превращались в иных существ, и праздники превращались в дикие безумства. Менады во время подобных оргий могли растерзать на куски животных и даже детей.

Вино использовалось и в погребальных обрядах. Через него осуществлялась магическая связь с умершим.

Сосуды предназначенные для винопития часто являлись произведениями искусства. Вазопись может многое рассказать о воззрениях греков. Изображения Диониса и его спутников создавали у пирующих особую атмосферу приобщения к чему-то великому, к самому божеству.
Велика была роль виноградарства и виноделия в экономике античных полисов
Вино позволяет выйти за пределы норм.

ОБ ОДНОМ ПРОСТРАНСТВЕ ФУНКЦИЙ

В работе [1] исследуется задача Дирихле для обобщённого уравнения Коши Римана:
(ф1) (1)
где (ф2) (ф3)
При этом новизна исследований состоит в том, что допускающие особенности в точке z=0 коэффициенты b(z) принадлежат весовому пространству функций Sp(G), которое является индуктивным пределом пространств локально ограниченных функций:
(ф4).
Весовые функции p(t) удовлетворяют следующим, достаточно общим условиям:
1. Заданы и положительны на некотором промежутке (0, tp], где tp < 1;
2. Не убывают на (0, tp];
3. (ф5);
4. (ф6).
Множество таких функций обозначается через P. В дальнейшем будем считать функции p(t) заданными на всём промежутке (0, 1], продолжая в случае необходимости p(t) на промежутке [tp, 1] постоянной, равной p(tp). В этом случае условия 1 2 и 4 будут выполнены уже на всём промежутке (0, 1]. В данной работе изучаются свойства функций p(t)  P.
Известно, что теория И. Н. Векуа (см.[2]) для уравнения (1) построена для случая, когда b(z)  Lq(G), q > 2. Функция (ф7) удовлетворяет условиям 1 4, причём если (ф8), то (ф9). С другой стороны, (ф10) (ф11), но f(z)  Lq(G)(q > 2), поэтому исследования в [1] можно рассматривать как продолжение и расширение теории Векуа.
Нетрудно показать, что для функции p(t)  P существует число cp > 0: (ф12).
В соответствии с определением, данным в [3], функция p(t), удовлетворяющая условиям 1 3 и дополнительному условию:
(ф13) убывает на некотором промежутке (0, tp], (2)
называется квазивогнутой. Приведённые выше функции p1(t), p2(t) являются квазивогнутыми. Как следует из леммы 1.1 (см.[3]), квазивогнутые функции являются непрерывными и даже абсолютно непрерывными функциями. В связи с этим возникает вопрос: не следует ли из условий 1 4 квазивогнутость функции p(t)? Отрицательный ответ на этот вопрос даёт следующий пример:
(ф14).
Тогда условия 1 4 выполнены для этой функции, но функция (ф15) не является убывающей: если рассмотреть t1 > t2, (ф16) – мало, то (ф17).
Представляет интерес связь функций из P с другими классами функций.

Специфика управления в современном русском языке

Ряд специфических черт управления был отмечен нами ранее. Так, управление может быть квалифици-ровано как вид синтаксической связи, основанной на совмещении двух видов валентности – валентности гла-венствующего и валентности зависимого компонента словосочетания. Потребность господствующего компо-нента в распространении может сталкиваться с различными проявлениями способности к присоединению ком-понента зависимого. Сильное управление основывается на двусторонности (двунаправленности) этого вида связи, слабое управление может быть истолковано как связь односторонняя (однонаправленная). Будучи дис-куссионной по своему характеру, такая постановка вопроса, однако, вполне согласуется с весьма распростра-ненным в языкознании широким пониманием управления, при котором «управляющими признаются любые падежные формы в зависимой позиции, за исключением тех, которые оторвались от своей парадигмы и в той или иной степени адвербиализировались, т. е. употребляются в ослабленном значении падежа и, следовательно, не потенциально, а реально находятся на пути к примыкающим частям речи» [Валгина 2000, с. 53]. В развитие заявленной темы считаем необходимым отметить следующее.
По традиции управление соотносят с именами, обладающими категорией падежа. При этом флексия зависимого компонента рассматривается как своего рода маркер установленной связи. Однако, как явствует из анализа языкового материала, русский язык изобилует примерами «немаркированного», «неморфологического» управления – особенность управления, отмеченная в свое время А. Е. Кибриком [см. об этом: Кибрик 1977, с. 105]. Ср., например, ставшую нормативной не только в устной, но и в письменной речи редукцию падежной флексии у имен собственных. Например: На лестничной площадке […] вумэн […] беседовала с посетителем […], похожим на Макс фон Зюдов (Э. Лимонов). Ср. также «продукты» деадвербиализации – окказиональную лексику нефлективного типа, широко представленную в современном русском языке. Например: – А что у неё [Саши] вообще может произойти? […] Школа её никуда не денется […]. Сын в хорошем далеке (Г. Щербакова).
Характерной приметой современного русского языка является такая разновидность немаркированного управления, как использование оригинальной иноязычной лексики в зависимой позиции словосочетания. На-пример: Но покажите мне хоть одного иностранца, приехавшего в Германию без святой и наивной веры в не-мецкий «орднунг»! (О. Бешенковская).
Весьма частотны также случаи, когда в зависимой позиции оказываются не имена существительные, а их функциональные аналоги – глаголы, наречия и др. Например: Речь шла не о работе, а об выпить, посидеть (А. Мелихов). Мое «теперь» отличается от моего «раньше» (Р. Полищук). Нередко в функции зависимого суб-стантива используются словесные комплексы, в том числе фрагменты прямой речи. Например: По крайней ме-ре я […] довольна, что отложила самоубийство на «когда протрезвею» (Н. Джин). Женщины в Москве снима-ют с себя лишнее всегда как – то уж больно неожиданно, без предупреждения накануне и все разом, словно сговорившись, и всегда с оглядкой на дождь, на «временами облачность, грозы, осадки» (А. Мамедов).
Феномен немаркированного управления, несущественный на первый взгляд, имеет принципиальное значение для теории предлога. В частности, он свидетельствует далеко не в пользу трактовки предлога как вида морфемы, образующей вместе с падежной флексией имени особое морфологическое единство или субморфе-му – мнение, широко представленное как в отечественном, так и зарубежном языкознании [подр. см. об этом: Вуттке 2001, с. 67–68]. Представляется, что именно отсутствие облигаторного соотношения предлога и флексии образует основу многочисленных межкатегориальных замен. Кроме того, характеризуя управление с количест-венной точки зрения, следует оговориться, что управление являет собой такой вид синтаксической связи, при которой главенствующий компонент словосочетания может требовать постановки в определенной грамматиче-ской форме как одного, так и нескольких зависимых компонентов. Речь идет о морфологическом оформлении, например, двух имен, объединенных сочинительной связью в один синтаксический член, а также составных существительных, находящихся в зависимой позиции. Например: «Сказка о рыбаке и рыбке» (А. Пушкин). По голому животу тетеньки на стене ползет таракан. А теперь он переполз на… точечку – титечку – тетечку (М. Вишневецкая). Приведенные примеры однородного соподчинения свидетельствуют, что трактовка предло-гов как особого вида морфемы делает понятие морфемы расплывчатым, а количество морфем – трудно исчис-ляемым.
Отсутствие флексии многие исследователи, как правило, автоматически связывают с понижением зна-чимости словоизменения и, соответственно, с тенденцией русского языка к аналитическому типу передачи грамматических категорий, при котором, в частности, основным средством выражения и дифференциации от-ношений между словами становятся предлоги [см. об этом: Милославский 1981, с. 99]. Не вступая в дискуссию по этому вопросу, отметим, однако, что выводы об отношении предлогов к аналитическим образованиям, нали-чии восполняющего падежную систему собственно предложного управления отчасти являются преждевремен-ными, хотя бы уже по причине отсутствия однозначной трактовки самого понятия аналитизма, а также деталь-ного объективного описания семантики предлогов. Перспективным в этой связи представляется дифференци-рованный подход к решению проблемы, учитывающий прежде всего особенности лексической семантики предлогов, степень участия в формировании падежного значения наряду с предлогом обоих компонентов сло-восочетания, разноуровневый характер проявления аналитизма. Известно, с одной стороны, что предлоги обра-зуют вместе с зависимым субстантивом неразложимый на синтаксическом уровне единый член предложения (синтаксический аналитизм). С другой стороны, у объектных образований, построенных на основе сильного немаркированного управления, предлог, будучи незначимым в семантическом плане как в сочетании с зависи-мым компонентом, так и в изолированной позиции, тяготеет к компоненту главенствующему, входит в его смысловую структуру, образует вместе с ним одновалентное единство, управляющее тем или иным падежом (морфологический аналитизм). См. приведенный выше пример, в котором в омонимичной словоформе «на Макс фон Зюдов» предлог «на» не является сам по себе носителем падежного значения, а реализует таковое только в сочетании с адъективом «похожий». Ср.: (похожий на) + Макс фон Зюдов.
Управление представляет собой исторически сложившееся сложное синтактико морфологическое об-разование со многими особенностями, индивидуально присущими тому или иному языку. В некотором смысле в аспекте синхронии управление может быть истолковано как своего рода правила или нормы морфологическо-го оформления синтаксических связей слов. Мера нормативности обычно считается критерием правильно-сти/неправильности речи. Вместе с тем, управление не есть нечто раз и навсегда данное, постоянное, незыбле-мое. Наблюдения над современным русским языком позволяют констатировать многочисленные случаи ненор-мированного или модифицированного управления. Отметим некоторые из них.
В первую очередь следует обратить внимание на активизацию процесса унификации управления, в ос-нове которого лежит изменение управления лексической единицы по аналогии с близкими по смыслу словами. Например: О постельном белье и тарелках разногласий не возникало (А. Хруцкий). Ср.: «спор, дискуссия о = разногласия о». Его жена страдала аллергией к табачному дыму (Н. Коняев). Ср.: «неприязнь к = аллергия к». Намёк про задаток за дом у художника тлел в мозгу (Т. Набатникова). Ср.: «разговор про = намек про».
Принцип семантической аналогии нередко приводит к обретению управления лексическими единица-ми, ранее таковым не обладавшими. Например: У Досиске меж тем завелась мыслишка: найти мне […] кварти-рантку […]. В том его мутном потоке попадались иногда довольно гениальные соображения. Совет о кварти-рантке оказался как раз таким (Т. Любецкая). Ср.: «мысль о = совет о». В доме поселилась тревожная […] тай-на. И это тайна про меня, только про меня (Л. Бородин). Ср.: «информация про = тайна про».
Одной из примет языка современной художественной литературы можно считать модификацию управ-ления, обусловленную окказиональным изменением семантики главенствующего компонента словосочетания. Например: Он [Фурман] торопливо оглянулся на официантов, словно испугавшись, что они подсматривают его мысли (И. Муравьева). Ср.: «подсматривать» в значении «угадывать». Он [сосед] стоит и подолгу курит […]. О чем он курит? (А. Мамедов). Ср. «курить» в значении «думать, размышлять». [Настя и Миша]: – А по-чему Гюго не дают сразу по две штуки? […] – А чтобы не спекулировали! Про каждого человека так и подоз-ревают? Про каждого! (Н. Горланова, В. Букур). Ср.: «подозревать» в значении «плохо думать».
Своеобразный «обмен» компонентами как результат контаминации двух разных словосочетаний зачас-тую сказывается на управлении. Например: Она [сестра] вышла замуж в другой город (Т. Набатникова). Ср.: «вышла замуж и переехала в другой город». Олег рассчитался с работой, так как ему исполнилось восемна-дцать и он должен был пойти в армию (Т. Набатникова). Ср.: «Олег рассчитался и попрощался с работой».
Случаи контаминации и аналогии не следует смешивать с таким смежным явлением, как структурное опрощение словосочетания. Известно, что на основе управления возникают как бинарные, так и осложненные (комбинированные) образования, которые в процессе речевой коммуникации могут подвергаться различным видам структурной модификации, проявляющейся, например, в элиминировании главенствующего компонента словосочетания. Например: Он [Чупро] шагнул за порог и возвестил о себе связкой ключей по притолоке
(В. Ковылов). Ср.: «Возвестил о себе, постучав связкой ключей по притолоке».
Определенный интерес представляет редукция непосредственно зависимого компонента, т. е. компо-нента, занимающего первичную зависимую позицию. Например: Да и сам брак давно стал для Сенчука некоей формальностью, заполненной клеточкой личного чекистского дела […], подтверждением об имеющихся на суше заложниках, коли надумает он […] уйти на Запад (А. Молчанов). Ср.: «Брак стал подтверждением ин-формации об имеющихся на суше заложниках». По нашим наблюдениям, наиболее часто редукции подверга-ются зависимые словоформы с предлогом «про». Например: Из комиссии попросили про инвалидов не петь. Лучше уж про журавлей. Люблинские согласились, но сказали, что они тогда добавят про фюрера […]. Про фюрера разрешили без прослушивания (А. Приставкин). Ср.: «Добавить, разрешить песню про фюрера».
Общепринято, что подчинительная связь, лежащая в основе построения комбинированных словосоче-таний, устанавливает определенную ступенчатость (последовательную иерархию) зависимостей, своеобразную цепь словосочетаний, в которой каждый подчиненный компонент предшествующего звена оказывается одно-временно подчиняющим в отношении последующего. Редукция зависимого компонента в указанных выше примерах не приводит к преобразованию синтаксических связей, как это может показаться на первый взгляд: словоформы «об имеющихся на суше заложниках» и «про фюрера» не становятся непосредственно управляе-мыми, а сохраняют статус предложно падежных форм, занимающую вторичную зависимую позицию. Таким образом, дискретность как непоследовательность оформления подчинительной связи становится одной из при-мет управления в современном русском языке.
Наряду со сказанным следует отметить, что одним из видов модификации осложненного зависимого члена может быть свёртывание ряда его компонентов в однословное именное выражение. Компрессия такого рода нередко приводит к модификации управления. Например: [Таня]: – Я по венам специалист. Два года с ве-нами занимаюсь. (Л. Улицкая) Ср.: «заниматься с венами» в значении «заниматься с больными, у которых про-блемы с венами».
Рассмотренный материал позволяет сделать вывод о том, что в основе модификации управления лежат как сугубо лингвистические, так и экстралингвистические факторы. Например, тенденция к экспликации се-мантического фактора, проявляющаяся в унификации управления по лексическому принципу, может быть ква-лифицирована как один из способов реализации принципа экономии в языке. В то же время за счет контамина-ции словосочетаний достигается не только сокращение поверхностной структуры высказывания, но и расшире-ние сочетательных потенций лексических единиц, своеобразие и нетривиальность стиля художественного про-изведения. Таким образом, помимо основной – строевой (конструктивной) функции управление начинает обре-тать несвойственные его природе дополнительные функции. Существенное значение при этом имеет, на наш взгляд, опосредованный характер заданности падежной формы. Складывается впечатление, что в современном русском языке наметилась тенденция, когда форма зависимого компонента словосочетания обуславливается не столько лексико грамматическими свойствами главенствующего слова, сколько переподчиняется коммуника-тивным намерениям говорящего. Например: Отчетливо вижу учителя истории про наше время […]. Под мыш-кой у него наглядные пособия. И чего там только нет! […]. А вот и про последнее десятилетие: лечит право-славная целительница […], а вот и сто процентов излеченных от алкоголизма (А. Хруцкий). В данном примере благодаря модификации управления существительное «история» меняет свое значение и означает уже не учеб-ный предмет, а досужий вымысел, легенду. Тем самым достигается эмоционально оценочное восприятие исто-рии нашего времени, ее негативная оценка. В следующем примере посредством ненормированного управления образуется окказиональная омофония («из БАНи» – «из бани»), порождающая общую двусмысленность выска-зывания, в котором ощущается авторская ирония по отношению к серьезному научному учреждению. Ср.: Приходилось уже спешить, потому что маму моей подруги могли вот вот выпихнуть из БАНи на пенсию, и тогда доступ к запасникам Библиотеки Академии Наук для всех нас закроется (О. Бешенковская).
В заключении отметим следующее. Характерной приметой управления в современном русском языке следует считать его немаркированность. В противном случае за рамками объяснения остаются многочисленные примеры построенных на основе подчинительной cвязи синтаксических образований, зависимый компонент которых никоим образом не соотносится с категорией падежа. Управление, таким образом, отчасти может быть истолковано как зависимость грамматической формы слова от слова. Вместе с тем, феномен немаркированного управления не следует отождествлять с проявлениями аналитических черт в грамматическом строе русского языка. Нарастающее влияние семантического фактора на управление есть не что иное, как лексикализация это-го вида связи, ее частичное преобразование из связи сугубо грамматической в связь лексико грамматическую. Кроме того, изменение лингвистической природы управления может заключаться в его экстралингвистической детерминированности, переподчинении формы зависимого компонента словосочетания коммуникативными намерениям говорящего. Представляется, что решение вопроса о синтаксических связях слов возможно, в част-ности, за счет расширения лингвистической аксиоматики, позволяющего иначе взглянуть на традиционные языковые проблемы.

О значении слова деятельность в русском языке

Слово деятельность, будучи существительным с абстрактным значением, использующимся в обыденном языке и в языке науки, имеет весьма широкий и неопределенный смысловой диапазон. Чтобы прояснить значение этого слова в русском языке, обратимся к вопросу о том, как оно используется в речевой практике, где его семантика уточняется и конкретизируется за счет сопровождающих данное слово согласуемых и управляемых единиц. Согласуемые слова демонстрируют многообразие форм деятельности, связанных с обеспечением существования человека в мире и с проявлением его активности в той или иной сфере жизни. Ср, напр.: деятельность профессиональная, массовая, учебная, научная, торговая, международная, сердечная, эмоциональная, психическая и т. п. Управляемые слова называют субъектов различных форм деятельности. Ср., напр.: деятельность Петрова, министра, философа, университета, вулкана, небесных светил и т. п.
Приведенные списки имеют открытый характер и могут быть дополнены значительным числом слов, указывающих на тот или иной вид деятельности (согласованное определение) или субъекта деятельности (несогласованное определение). Лексическое многообразие согласуемых и управляемых слов демонстрирует многообразие как форм, так и субъектов деятельности в реальной действительности.
В «Словаре русского языка» 1981 у слова деятельность фиксируются следующие значения: «1. Работа, занятие в какой либо области. 2. Работа каких нибудь органов, действие сил природы». В «Словаре современного русского литературного языка» 1991 кроме указанных двух значений у интересующего нас слова приводится еще и третье: «3. Работа организма, отдельных его органов». В «Толковом словаре русского конца XX века» 1998 отмечается, что у слова деятельность актуализировались значения, фиксируемые в устойчивых сочетаниях слов: внешнеэкономическая деятельность, индивидуальная трудовая деятельность и рекламная деятельность. В «Большом толковом словаре русских существительных» 2006 слово деятельность включено в два раздела. Первый из них –Социальные отношения (рубрика 38.3. Существительные, обозначающие трудовую деятельность, ее отдельные виды, сферы и аспекты). Деятельность здесь толкуется так: работа, занятие кого либо в какой либо области, труд); Второй раздел – Политика (рубрика 40.90. Существительные, обозначающие действие, деятельность). Толкование слова деятельность здесь практически то же самое, что и в предыдущем разделе. Ср.: Деятельность – действие, работа, занятия кого либо в какой либо области. Словарные дефиниции не отражают реального употребления слова деятельность в речи.
Деятельность человека изучается в разных науках. Однако справедливым следует признать следующее суждение. Ср.: «В науке понятие «деятельность» определено недостаточно четко. Хотя в последнее время оно привлекает все более пристальное внимание философов, социологов, экономистов, психологов, оно пока не получило единого и точного истолкования» (Слободчиков, Исаев 1995, с. 127).
Представители различных наук, исследуя и описывая деятельность, раскрывают различные грани данного феномена (ср., напр.: Абдульханова Славская 1980; Акофф, Эмери 1974; Анохин 1976, 1978; Арутюнова 1992; Асеев 1976; Асмолов 1979; Видинеев 1989; Ильин 2000; Каган 1974; Кубрякова, Мельников 1972, с. 49 54; Левонтина 2006; А. Н. Леонтьев 1971, 1977; А. А. Леонтьев 1969, 1970; Маркарян 1972; Миллер, Галантер, Прибрам 1965; Моделирования языковой деятельности 1978; Ропаков 1980; Трубников 1968; Узнадзе 1966; Хекхаузен 1968; Человеческий фактор 1991; Шютц 1994).
Если обобщить имеющиеся в указанной литературе сведения и опереться на наши собственные наблюдения над конкретным языковым материалом, то деятельность человека предстанет как структура, включающая ряд ситуаций, имеющих место при прохождении субъектом пути от осознания потребности, мотива, цели и замысла до принятия им решения об осуществлении задуманного и удовлетворения потребности, достижения цели, осуществления замысла. Каждая из ситуаций формируется на базе интегративного смысла (семантической темы, архисемы). Статус таких смыслов мы приписываем словам и словосочетаниям ‘потребность’, ‘мотив’, ‘цель’, ‘принятие решения’, ‘процесс деятельности’, ‘способ достижения цели’, ‘результат деятельности’. После достижения цели наступает ситуация верификации. Перечислим ситуации, эксплицирующие структуру деятельности в том виде как она нам представляется.
I. Ситуация осознания субъектом предмета потребности, мотива и цели деятельности. В данной ситуации отображается внутренняя работа субъекта по осознанию положения дел в действительности, осмысливаются потребности, мотивы, цели деятельности. Ср.: Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее, да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам осознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах (Ф.М.Достоевский. Преступление и наказание).
II. Ситуации, дающие представление о процессе обоснования субъектом его целенаправленной деятельности: 2.1. ситуация необходимости; 2.2. ситуация замысла; 2.3. ситуация заинтересованности субъекта в осуществлении задуманного; 2.4. ситуация осмысления субъектом возможности для осуществления задуманного; 2.5. ситуация подготовки к осуществлению задуманного; 2.6. ситуация выражения эмоционального отношения к осуществлению задуманного; 2.7. ситуация боязни и страха.
Данные ситуации образуют мотивационное поле, включающее в себя «объем факторов, учитываемых в процессе мотивации» (Ильин 2000, с. 344). В этих ситуациях происходит ориентировка относительно существующего положения дел и выработка плана деятельности.
III. Ситуация принятия окончательного решения замыкает мотивациный блок.
Все названные выше ситуации связаны с внутренней, интеллектуальной сферой субъекта. Они выстраиваются в соответствии с логикой естественного поведения человека, опирающейся на здравый смысл, практическое рассуждение как «интеллектуальный процесс обоснования деятельности (Ишмуратов 1987, с. 3).
IV. Ситуация достижения цели (осуществления замысла, воплощения в жизнь принятого решения). В рамках этой ситуации имеет место процесс развертывания внешней деятельности как цепи целенаправленных, внутренне взаимосвязанных и взаимообусловленных действий, ориентированных на осуществление задуманного как конечной цели деятельности с опорой на определенные способы и средства ее достижения.
V. Верификация, т. е. сопоставление полученного результата с первоначальным замыслом и оценка полученного результата. (Данные ситуации как наиболее типичные и показательные, а также отображающие их языковые единицы описаны нами в: Чернова 1996).
Набор ситуаций и порядок их следования внутри рассматриваемой схемы является нежестким, они могут меняться местами и перекрещиваться. Всегда «правилен тот шаг, который соответствует заданию – как оно было задумано» (Витгенштейн 1994, с. 156).
Выработка толкования слова деятельность как отражающего использование его в речи для обозначения деятельности как внеязыкового феномена, структурированного в соответствии с представленной выше схемой, является задачей первостепенной важности, поскольку именно такое толкование должно стать, как мы полагаем, основным для рассматриваемой лексической единицы.
По нашим наблюдениям, в обыденной речи деятельность понимается чаще всего как процесс, структура которого совпадает с выстроенной нами схемой. Анализ контекстов употребления этого слова в речи позволяет утверждать, что основное значение слова деятельность ориентировано на классическое понимание деятельности в психологии, где она понимается как «процесс, побуждаемый и направляемый мотивом – тем, в чем опредмечена та или иная потребность» (Леонтьев А. Н. 1977, с. 188). Наше толкование слова деятельность имеет следующий вид.
Ср.: Деятельность – это процесс, включающий в себя совокупность действий человека, осуществляемых определенным образом в конкретных ситуациях и представляемых как его занятия, труд, работа, дело, обусловленные мотивами, направленные на достижение тех или иных целей и имеющие место в течение какого либо достаточно протяженного отрезка времени (знач. 1). Ср.: …За этим в перспективе было опять ежедневное хождение в должность, Обломов не вынес и подал в отставку. Так кончилась – и потом уже не возобновлялась – его государственная деятельность (И. А. Гончаров. Обломов); «Религиозный ренессанс» определил деятельность целого ряда философов нового времени (Русская литература XX века. Учебник). Слово деятельность в приведенных примерах никак нельзя без ущерба для смысла заменить словами занятие, работа, дело, труд. Толкуя через эти слова лексему деятельность, определяют общее через частное, целое через часть целого. Однако при этом в толкование не включают не только наименование самого целого, т. е. слово процесс, но и другие (дифференциальные, наиболее значимые!) компоненты смысла, характеризующие структуру этого процесса и обусловливающие формы его протекания. ‘Процессуальность’, ‘протяженность во времени’, ‘целенаправленность’ и ‘мотивированность’ – вот главные семантические признаки слова деятельность в его прямом значении. Слова работа, занятие, дело, труд и многие другие слова и описательные выражения – это номинация различных форм проявления человеческой активности в рамках того или иного вида деятельности. Ср.: При новом губернаторе деятельность Салтыкова становится еще разнообразнее. Помимо вышеупомянутой работы и одновременно с ней он состоит еще делопроизводителем в трех комитетах: ведающих рабочим и смирительным домами, порядком отдачи в аренду почтовых станций и выставкой сельских промыслов в Петербурге; а затем на него же возлагается и распоряжение вятской очередной сельскохозяйственной выставкой… В 1852 году Салтыков в качестве советника губернского правления был послан губернатором вместе с жандармским офицером в Слободской уезд для принятия мер к прекращению беспорядков между государственными крестьянами… Путейского и Нелесовского сельских обществ Трушниковской волости; а в 1853 м – был командирован в Нолинск для обревизования делопроизводства тамошнего земского суда (А. Рылов. Воспоминания).
Анализ деятельности в рассматриваемом значении позволяет эксплицировать ее на языковом уровне в виде разного рода моделей поведения человека или отдельных их фрагментов, которые выстраиваются и структурируются с опорой на средства лексики и грамматики.
Например, известный персонаж А. М. Горького Данко изображен автором как личность активная и целеустремленная. Характер Данко раскрывается в экстремальной ситуации, когда людям грозит гибель. Данко призывает людей к действиям. Ср.: «Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется». Побуждение к действию выражено здесь инфинитивным предложением (Не своротить камня…), которое указывает на невозможность что либо сделать, не проявляя активности. Этот смысл усиливается и конкретизируется следующим сложноподчиненным предложением обобщающего характера (Кто ничего не делает…), которое построено в соответствии с грамматической и смысловой моделью, хорошо известной по пословичным формулам. Грамматическим и смысловым образцом служат пословицы типа Кто чего боится, то с тем и случится. Пословица всегда опирается на народную мудрость и тем самым рождает доверие к содержащемуся в ней выводу, основанному на опыте многих поколений, в силу чего она обладает большим речевоздействующим эффектом. Смысл горьковской фразы мог бы быть передан и пословичной формулой Под лежачий камень вода не течет. Обобщающая сентенция, вложенная в уста Данко, содержит аргумент, нацеленный на то, чтобы убедить людей последовать обращенному к ним призыву. Она облекается в языковую форму, оказывающую на людей необходимое автору высказывания воздействие. В силу этого люди поддерживают Данко, устремляются за ним, включаясь в совместную деятельность по собственному спасению.
А. М. Горький ясно обозначает цель, к достижению которой стремится Данко (ср.: И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь), и мотивы, которыми руководствуется его герой (ср.: Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут). Дается указание и на то, каким способом достигается цель. Способ достижения цели обнаруживается в деятельности, представляемой как процесс выхода людей из тьмы к свету, имеющий место на протяжении определенного времени. Характер этого процесса вербализуется через посредство описания поведения Данко на протяжении всего того времени, пока люди во главе с ним пытаются спастись. Ср. описание действий Данко: «Веди ты нас! – сказали они. Тогда он повел… Повел их Данко… Во мне есть мужество вести, вот почему я повел вас… И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой… Идем! – крикнул Данко и бросился вперед… А потом упал и – умер». Стало быть, на вопрос, как удалось Данко спасти людей, можно ответить так: путем самопожертвования. Спасение людей – это результат деятельности Данко. Ср.: Лес расступился… Данко и все те люди окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем.
В рассказе представлен и момент верификации, т. е. сличения результата деятельности с действительность. Ср.: Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видели, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце…
По отношению к Данко А. М. Горький дает развернутую схему его поведения, которое обнаруживает себя в его деятельности, включающей указание на цель, мотив, способ достижения цели, результат и верификацию (ср. Чернова 2005).
В лингвистических исследованиях языковые средства, отражающие деятельность в рассмотренном понимании, т. е. как целостный, определенным образом структурированный процесс, практически не рассматривается и не описывается, хотя, как нам представляется, данный аспект анализа целенаправленной деятельности человека должен стать предметом пристального внимания лингвистов, поскольку именно на этом пути человек может быть познан наиболее глубоко и полно (ср.: Чернова 2002, 2002а, 2005 2005а, 2005б, 2005в, 2005г, 2006, 2006а, 2006б, 2006в, 2006г, 2006д, 2007).
Слово деятельность может обозначать только факт активности субъекта в окружающем его мире. В этом случае перечисленные выше семантические признаки данного слова (‘процессуальность’, ‘протяженность во времени’, ‘целенаправленность’ и ‘мотивированность’) оказываются не актуализированными, и оно выступает со значением, ориентированным на его философское осмысление, в соответствии с которым оно обозначает «специфически человеческую форму активного отношения к окружающему миру, содержание которой составляет его целесообразное изменение и преобразование в интересах людей» (Философский энциклопедический словарь).
При таком употреблении деятельность – это активность в противопоставлении пассивности и созерцательности (знач. 2). Ср.: Бесспорно, что и он (Степан Трофимович Верховенский. – С. Ч.) некоторое время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения, – и одно время – впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку – его имя многими тогдашними торопившимися людьми произносилось чуть не наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только что начинавшего тогда за границей Герцена. Но деятельность Степана Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, – так сказать, от «вихря сошедшихся обстоятельств» (Ф. М. Достоевский. Бесы). Он сиживал молчаливо у окна и уже равнодушно глядел на отцовские липы, с досадой слушал плеск озера. Он начал размышлять о причине этой новой тоски и открыл, что ему было скучно – по Петербургу?! Удаляясь от минувшего, он начал жалеть о нем. Кровь еще кипела в нем, сердце билось, душа и тело просили деятельности. (А. И. Гончаров. Обыкновенная история).
Слово деятельность в рассматриваемом значении обычно сопровождается определениями бурная, кипучая, энергичная, бешеная и т. п. Ср.: Не играя вопросом о любви и браке, не путая в него никаких других расчетов, денег, связей, мест, Штольц, однако ж, задумывался о том, как примирится его внешняя, до сих пор неутомимая деятельность с внутреннюю семейною жизнью (И. А. Гончаров. Обломов); Иногда она как будто прочтет упрек в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ее дикая, порывистая деятельность (И. А. Гончаров. Обрыв); Мы хотим рассказать о тех, кто вопреки всему… развивает кипучую хозяйственную деятельность (Т. Устинова. Лишняя копейка); За сорок восемь часов Лена развивает бешеную деятельность, и в среду, встретившись вновь с Люсей, объясняет ей, что надо делать (Д. Донцова. Урожай ядовитых ягодок); Развернулась бешеная деятельность; в дом тащили телефонную станцию, радиоприемник, побежали связисты, разматывая катушки проводов; денщики шустро тащили из соседних домов никелированную кровать, диван, горшки с цветами; у ворот то и дело останавливались связные верхом на конях (А. Анатолий (Кузнецов). Бабий Яр).
Таким образом, в своем основном употреблении слово деятельность используется применительно к человеку, обозначая целенаправленный и мотивированный процесс или же активность в противопоставлении пассивности. В словарях русского языке главные семантические признаки слова деятельность (‘процессуальность’, ‘протяженность во времени’, ‘целенаправленность’ и ‘мотивированность’) не фиксируются. Отметим, однако, представление понятия деятельность как номинации одного из классов «высшего уровня» в рамках фундаментальной классификации предикатов, рассматриваемой Ю. Д. Апресяном, который определяет деятельность таким образом: «Деятельность – это глагол, обозначающий совокупность разнородных и разновременных действий, имеющих одну конечную цель, причем существование ситуации, называемой данным глаголом, растягивается на несколько раундов наблюдения» (Апресян 2006, с. 86). Наш подход к объяснению значения данного слова отличается от отраженного в толковании Ю. Д. Апресяна тем, что мы отталкиваемся не от части речи как главного выразителя значения слова и представителя определенного класса слов, т.е. не от данных языка, а от той экстралингвистической реальности, с обозначением которой слово связано и которая получает отражение в смежных с лингвистикой науках. В связи с этим логика наших рассуждений иная. Далее мы продолжим анализ слова деятельность в избранном направлении.
Описание переносных значений слова деятельность в лингвистической литературе практически отсутствует, так как в словарях не содержится соответствующего языковой реальности толкования прямого значения данного слова (ср., однако, попытку сопоставительного анализа значений слова деятельность в русском и английском языках в: Рыбаков 2006). Переносные значения слова деятельность могут быть представлены с опорой на сформулированные нами выше значения 1 и 2.
Прежде всего это метонимическое значение (знач. 3). При таком употреблении деятельность (перен., метон.) – это процесс, включающий в себя совокупность действий, осуществляемых какими либо структурами или объектами, соприкасающихся с человеком в пространстве или во времени, обусловленных мотивами, направленных на достижение определенных целей и выстраиваемых как аналог деятельности человека (см. деятельность в знач. 1). Ср.: Напомним, что с 1 февраля 2007 года в соответствии с решением Правления Федеральной службы по тарифам на территории деятельности ОАО «Волгателеком» введены новые тарифы и тарифные планы на услуги новой телефонной связи (Газета «Pro Город», 7 апреля 2007 г.); В развитых странах наиболее крупные университеты в кооперации с исследовательскими институтами преобразуются в так называемые исследовательские университеты, о деятельности которых можно судить по итогам знакомства с зарубежными аналогами (В. А. Журавлев. Классический исследовательский университет: концепция, признаки, региональная миссия).
При таком понимании деятельности описание процесса протекания и структуры деятельности будет таким же, как и характеристика деятельности конкретного человека, но в качестве субъекта будет выступать определенная реалия, структура, за которой стоят люди, группа людей, определенный коллектив как осуществляющие тот или иной вид деятельности.
При употреблении слова деятельность в рассматриваемом значении дифференциальные признаки, формирующие семантическую структуру данного слова, как и в случае использования слова деятельность в значении 1, могут не обнаруживаться, и тогда деятельность (перен., метон.) – это активность определенных структур, объектов, соприкасающихся с человеком в пространстве или во времени, в противоположность пассивности (знач. 4). Ср.: Традиционные функции университета – подготовка специалистов и фундаментальные исследования – дополняются его активной деятельностью по передаче новых технологий в промышленность и бизнес (В. А. Журавлев. Классический исследовательский университет: концепция, признаки, региональная миссия); Крупные библиотеки региона занимаются активной деятельностью по привлечению средств благотворительных фондов (из газет).
Следует выделить и еще одно переносное значение слова деятельность (знач. 5). В этом случае деятельность (при олицетв.) – это моделируемая человеком с помощью приема олицетворения линия поведения неодушевленных реалий или живых существ, выстраиваемая как аналог деятельности человека (см. деятельность в знач. 1).
Олицетворение – «стилистическая фигура, состоящая в том, что при описании животных или неодушевленных предметов они наделяются человеческими чувствами, мыслями и речью» (Квятковский 1966). Результат олицетворения состоит в том, что той или иной реалии или живому существу приписывается признак «подобно человеку». Далее вступает в действие механизм метафоризации, когда на определенный объект, наделенный данным признаком, по сходству с человеком переносятся его отдельные свойства, качества, действия. В этом случае мы имеет обычную метафору. Ср., напр.: … Щурясь и охорашиваясь, смеялась и неистовствовала черемуха и мылась, захлебываясь, жимолостью (Б. Пастернак. Детство Люверс).
Обратим внимание на интересные наблюдения над так называемой деятельностью природных реалий, содержащиеся в работах О. Н. Журавлевой (ср., напр.: Журавлева 2006). Однако вряд ли рассматриваемые автором многочисленные примеры типа Луна властвует и играет, луна танцует и шалит (М. Булгаков) можно рассматривать как демонстрирующие именно деятельность природных реалий. «Один и тот же глагол в разных значениях может обозначать деятельность или действие» (Апресян 2006, с. 86), поэтому прежде чем писать о деятельности природных реалий необходимо разграничить понятия действие и деятельность, что и пытается сделать О. Н. Журавлева в статье, помещенной в настоящем сборнике. Однако ее подход к материалу представляется нам небесспорным.
В рамках фундаментальной классификации предикатов четко определяет действие как имя определенного класса слов Ю. Д. Апресян. Ср.: Действие. Прототипическое действие – это глагол, у которого в вершине ассертивной части толкования на последней ступени семантической редукции обнаруживается семантический примитив «делать», причем время существования ситуации, называемой данным глаголом, укладывается в один раунд наблюдения. Первый актант действий – агенс, целенаправленно изменяющий мир, т.е. формы существования, положения, состояния, свойства и отношения различных объектов, в число которых включен и он сам. Можно считать, что предикат делать применим не только к людям и существам высшего порядка, которые в языковой картине мира наделены суверенной волей (богам, дьяволу, судьбе и т. п.), но и животным, птицам, насекомым, а также к более или менее автономно действующим артефактам – роботам, компьютерным программам и т. п. К примитиву «делать» очень близок семантический кварк акциональности» (Апресян 2006, с. 86).
Как мы полагаем, рассуждать о деятельности неодушевленных предметов и живых существ, осуществляемой с определенной целью и обусловленной определенными мотивами, уместно лишь по отношению к объектам, которые по воле автора того или иного текста выступают как имитирующие поведение человека как целостной структуры или же как воспроизводящие отдельные его стадии в рамках определенного хронологического среза. Ср., например, начало сказки В. Сутеева «Под грибом»: «Как то раз застал Муравья сильный дождь. Куда спрятаться? Увидел Муравей на полянке маленький грибок, добежал до него и спрятался под его шляпкой». По отношению к этому фрагменту вполне можно говорить о целенаправленной деятельности Муравья. Муравей ведет себя подобно человеку: ставит перед собой цель (найти укрытие), ищет и находит способ достижения цели (есть гриб – можно под ним спрятаться), принимает решение об осуществлении действия, способствующего достижению цели (увидел гриб, добежал до него), и исполняет это решение (спрятался).
Вспомним миниатюры Ф. Кривина, который наделяет моделями целенаправленного поведения неодушевленные предметы. Ср., напр.: Закончив высшее образование в лесу, Дуб, вместо того чтобы ехать на стройку, решил пустить корни в городе. И так как других свободных мест не нашлось, он устроился на должность Фонарного Столба в городском парке, в самом темном уголке – настоящем заповеднике влюбленных. Фонарный столб взялся за дело с огоньком и так ярко осветил это прежде укромное место, что ни одного влюбленного там не осталось. – И это молодежь! – сокрушался Столб. – И это молодежь, которая, казалось бы, должна тянуться к свету! Какая темнота, какая неотесанность! (Ф. Кривин. Фонарный Столб). Фонарный Столб представлен как осуществляющий целенаправленную деятельность, которая включает ряд связанных между собой и взаимообусловленных действий. Это такие ключевые для любого вида целенаправленной деятельности моменты, как принятие решения на основе выбора вариантов (решил пустить корни в городе), претворение этого решения в жизнь (устроился на должность), достижение цели (осветил укромное место), верификация (И это молодежь! – неблагодарность молодежи). Цель и мотив эксплицитно не выражены, но могут быть восстановлены на основе знания ситуации (цель Дуба – получить работу, суть мотива в том, что после получения высшего образования положено работать).
И Муравей, и Фонарный Столб по воле авторов текстов осуществляют именно деятельность, которая выстраивается и структурируется как аналог деятельности человека.
Метод, с помощью которого устанавливаются соответствия между структурами языка и внеязыковой действительностью, можно было бы назвать методом аналогового анализа. Аналог – это то, что представляет собой соответствие другому предмету, явлению, понятию, модели, это целостная, многокомпонентная, сложная структура, способная заменить собой какую либо другую. Такого рода метод связан с междисциплинарной сферой исследований, он нацелен на поиски языковых аналогов феноменов, связанных с человеком как функциональной системой, которая изучается и описывается разными науками (ср. Чернова 2006г).
Особо следует остановиться на рассмотрении слова деятельность в значении жизнедеятельность как совокупность функций человеческого организма, обеспечивающих социально биологическое существование и функционирование человека как системы, получающей и перерабатывающей информацию, поступающую извне (знач. 6). В толковании слова жизнедеятельность фиксируется ее биологический аспект и обнаруживается смысловая связь с существительным деятельность. Ср. Жизнедеятельность – 1. биол. Совокупность жизненных отправлений организма. 2. Деятельность, функционирование чего либо» (Словарь русского языка 1981–1984). В словарной статье слова деятельность мы не находим отсылки к существительному жизнедеятельность.
Ср. примеры с нашим включением в скобки, демонстрирующие смысловую близость слов деятельность и жизнедеятельность: Свет обеспечивает не только нормальную жизнедеятельность (=деятельность) и работоспособность, но и определяет эмоциональное состояние, определяет жизненный тонус, благоприятствует нормальному самочувствию человека. Такие функции организма, как дыхание, кровообращение, работа эндокринной системы, ферментные системы, отчетливо меняют интенсивность деятельности (=жизнедеятельности) под влиянием света. Длительное световое голодание приводит к снижению иммунитета, функциональным нарушениям в деятельности (=жизнедеятельности) ЦНС (Т. А. Хван и П. А. Хван «Безопасность жизнедеятельности. Практикум); При интенсивном и длительно воздействующем шуме наступает перенапряжение центральной нервной системы… Вследствие этого нарушается координирующая деятельность нервной системы (= жизнедеятельность системы), что в свою очередь ведет к расстройству функций других внутренних органов систем (Т. А. Хван и П. А. Хван «Безопасность жизнедеятельности. Практикум); Старость наступает в конкретный период жизнедеятельности организма (т. е. деятельности, функционирования организма как целостной системы) (Р. М. Пугачева. Философия старости); Физическое воспитание и спорт занимают особое место в жизнедеятельности человека, так как относятся к основным формам организации двигательной деятельности, которая с момента рождения и до глубокой старости определяет основу его социально биологического существования и развития (В. Г. Сакаев. Физическая культура и спорт в жизни общества, государства и человека); Прогрессирующая сердечная недостаточность внезапно возникает у здорового человека и быстро прогрессирует. Это приводит к падению сердечной деятельности (=жизнедеятельности сердца, деятельности сердца): больной не реагирует ни на какое сердечное вмешательство; иногда наблюдается необъяснимая однодневная лихорадка с нарастающей потерей сил (Большая медицинская энциклопедия).
Говоря о деятельности сердца (сердечной деятельности), о деятельности желудочно кишечного тракта, психики (психической деятельности), мозга (мозговой, мыслительной деятельности), деятельности механизмов, обеспечивающих говорение и понимание (речемыслительной деятельности) и т. д., имеют в виду их функционирование, связанное с обеспечением жизнедеятельности человеческого организма и человека как части социума. Соответственно слово деятельность в таких сочетаниях имеет значение «то, что обеспечивает жизнедеятельность человека как биологического и социального существа».
Таким образом, слово деятельность имеет в русском языке следующие значения.
Ср.: 1. Процесс, включающий в себя совокупность действий человека, осуществляемых определенным образом в конкретных ситуациях и представляемых как его занятия, труд, работа, дело, обусловленные мотивами, направленные на достижение тех или иных целей и имеющие место в течение какого либо достаточно протяженного отрезка времени. Ср.: Деятельность ученого протекала в конце XX века.
2. Активность человека в противоположность пассивности и созерцательности. Ср.: Иванов развил бурную деятельность.
3. (перен., метон.) Процесс, включающий в себя совокупность действий, осуществляемых какими либо структурами или объектами, соприкасающихся с человеком в пространстве или во времени, обусловленных мотивами, направленных на достижение определенных целей и выстраиваемых как аналог деятельности человека (см. деятельность в знач. 1) Ср.: Деятельность университета в начале XXI века по претворению в жизнь планов стратегического развития.
4. (перен., метон.). Активность определенных структур, объектов, соприкасающихся с человеком в пространстве или во времени, в противоположность пассивности. Ср.: Кафедра развила бурную деятельность.
5. (при олицетв.) Моделируемая человеком с помощью приема олицетворения линия поведения неодушевленных реалий или живых существ, выстраиваемая как аналог деятельности человека (см. деятельность в знач. 1). Ср.: Ёжик и Заяц… увидели на земле птенчика. Он выпал из гнезда и жалобно пищал, а родители кружились над ним, не зная, что делать. – Помогите, помогите! – чирикали они. Гнездо высоко – никак не достанешь. Ни Еж, ни Заяц по деревьям лазать не умеют. А помочь надо. Думал Ежик, думал и придумал. – Становись лицом к дереву! – скомандовал он Зайцу. Заяц стал лицом к дереву. Ёжик посадил птенца на кончик своей палки, залез с ней Зайцу на плечи, поднял как мог палку и достал до самого гнезда. Птенчик еще раз пискнул и прыгнул прямо в гнездо (В. Сутеев. Палочка выручалочка).
6. Жизнедеятельность как совокупность функций человеческого организма, обеспечивающих социально биологическое существование и функционирование человека как системы, получающей и перерабатывающей информацию, поступающую извне. Ср.: Деятельность мозга. Психическая деятельность. Сердечная деятельность. Речевая деятельность.
В лингвистике и ряде смежных с ней наук, характеризуя разные виды деятельности человека, чаще всего рассматривают деятельность в значении жизнедеятельности. Подчеркивается, что эта деятельность обеспечивается работой отдельных органов и систем человеческого организма.
Так, например, А. Р. Лурия пишет: «Мотивационная основа высказывания имеет двойную природу. С одной стороны, для того, чтобы речевое высказывание состоялось, человек должен быть достаточно активным, т. е. иметь нужный тонус коры головного мозга. С другой стороны, мотивационная основа высказывания должна заключаться в исходном замысле, который в дальнейшем, через посредство предикативно построенной внутренней речи, превращается в схему развернутого речевого высказывания. Оба эти момента связаны с функцией различных отделов мозга. Хорошо известно, что в основе энергетического тонуса, необходимого для всякой активной психической деятельности (выделено нами. – С. Ч.), лежит работа стволовых отделов мозга, которые посредством восходящей активирующей ретикулярной формации обеспечивают нужный тонус коры» (Лурия 1998, с. 347).
Ю. Д. Апресян, поставив цель воссоздать образ человека по данным языка, анализирует общую схему «состава» человека как динамического, деятельного существа, выполняющего три типа действий (физические, интеллектуальные и речевые) и являющегося носителем таких состояний, как восприятие, желание, знания, мнения, эмоции. Каждый вид деятельности рассматривается как локализующийся в определенном органе, выполняющем определенные действия и формирующем нужную реакцию. Ю. Д. Апресян характеризует восемь основных систем человека: физическое восприятие, физиологические состояния, физиологические реакции на разного рода внешние и внутренние воздействия, физические действия и деятельность, желания, мышление, интеллектуальную деятельность, эмоции, речь. (Апресян 1995, с. 37–38).
А. В. Кравченко ставит вопрос о том, чем отличается когнитивная лингвистика от просто лингвистики и отвечает на него так: «Современная литература предлагает несколько возможных ответов на этот вопрос, но все их объединяет понимание того, что язык есть когнитивная деятельность…, а поскольку способность к познанию является отличительной функциональной особенностью живого организма (выделено нами. – С. Ч.), когнитивная лингвистика естественным образом сосредоточивает свое внимание на человеческом факторе и когнитивных структурах, категоризованных и репрезентированных в языке» (Кравченко 2004, с. 37). Примеров такого рода можно привести множество.
Деятельность как целостный процесс, проявляющийся в поведении человека и отражающийся в семантике языковых средств, соотнесенных с типовыми ситуациями как структурными звеньями этого процесса (знач.1), деятельность как активность субъекта в окружающем его жизненном пространстве (знач. 2), деятельность в переносном, метонимическом смысле (знач. 3,4), а также деятельность неодушевленных реалий и живых существ, выстраиваемая как аналог деятельности человека (знач. 5), – все эти вопросы остаются сегодня на периферии лингвистических исследований или не рассматриваются вообще.