Одним из самых значительных произведений Козлова, получившим непосредственные отклики в творчестве Е. П. Ростопчиной, Д. В. Давыдова, А. А. Фета, Я. П. Полонского, А. А. Блока, В. Я. Брюсова, А. А. Ахматовой и др., является романс «Вечерний звон», написанный, по‑видимому, в 1827 г. [1], впервые опубликованный в альманахе «Северные цветы» на 1828 г. и представляющий собой перевод стихотворения Томаса Мура «Those evening Bells» из первого сборника «National Airs», выпущенного издателем В.Пауэром в Лондоне и в Дублине в 1818 г. [2]
Первый выпуск «Избранных известных национальных песен» («Selection of Popular National Airs») представлял собой музыкальное издание, в котором нотная публикация мелодий Стивенсона, предназначенных для широкого исполнения, сопровождалась поэтическими текстами Мура, приспособленными к конкретной музыке. Последующие выпуски серии, последний из которых – шестой – увидел свет в 1827 г., были подготовлены в творческом содружестве Т. Мура и Г. Бишопа, в них использовался испанский, португальский, итальянский, венгерский и другой музыкальный материал. Произведения, представленные в сборниках «National Airs», были во многом близки зарождавшейся культуре русского классического романса, что, в частности, и обусловило популярность осуществленного Козловым перевода входившей в цикл «Русских песен» («Russian Airs») и имевшей подзаголовок «Air: The bells of St.Petersburg», означавший исполнение текста на голос мелодии «колоколов Санкт‑Петербурга», песни Томаса Мура «Those evening Bells» [3]. Вместе с тем два других произведения, которым Мур стремился придать русский колорит – «Russian Air» из первого выпуска «National Airs», начинающаяся словами: «Hark! The vesper humn is stealing // O’er the waters, soft and clear» (p. 261), и вошедшая в позднейший цикл «Unpublished songs» песня «The Russian Lover», где упомянуты путник в санях, морозная ночь, северные звезды, – не получили в России сколько‑нибудь очевидного признания.
Подзаголовок «Air: The bells of St.Petersburg», сопровождавший многие, в том числе и ранние публикации «Those evening Bells» [4], означал только то, что мелодия, к которой был приспособлен текст Мура, имела русские истоки в виде некоей «арии» о «колоколах Петербурга». При встрече с А. И. Тургеневым в Бовуде Томас Мур, получая в дар сборник «Стихотворений» Козлова, оставил своему собеседнику на память собственноручную запись «Those evening Bells» [5], из чего можно заключить, что А. И. Тургенев расспрашивал английского поэта о стихотворении «Those evening Bells», его возможных русских истоках, однако подробности этого разговора неизвестны.
Публикуя «Вечерний звон», Козлов не обозначал это стихотворение как перевод, в то время как пять других переводных текстов неизменно сопровождались подзаголовками «Из Мура» и «Подражание Муру». Вместе с тем текст «Вечернего звона» традиционно печатается с посвящением Козлова Т. С. Вдмрв‑ой – Татьяне Семеновне Вейдемейер. Указанные обстоятельства позволяют предполагать, что Козлов считал «Вечерний звон» вполне оригинальным авторским произведением, выросшим из рецепции и художественного преломления творческих находок Томаса Мура.
«Вечерний звон» обрел популярность на рубеже 1820–1830‑х гг. во многом благодаря музыке, написанной А. А. Алябьевым в самом начале тобольской ссылки, вскоре после появления стихотворения Козлова в печати. Выдержав в 1829–1830 гг. две публикации (в Москве и Санкт‑Петербурге), распространившись в светских салонах, «мелодия» Алябьева уже в 1831 г. вошла в фортепьянную фантазию Л. Лангера, фортепьянное переложение неизвестного автора в «Музыкальном альбоме» на 1831 г., а затем неоднократно аранжировалась композиторами, в числе которых А. И. Дюбюк, К. П. Вильбоа (на два голоса) и др. [6].
На «Вечернем звоне», равно как и на других лучших произведениях Козлова, формировались эстетические вкусы нескольких поколений читателей, ценивших языковое чутье поэта, разнообразие используемых им изобразительно‑выразительных средств. В частности, Ф. И. Буслаев, зачитываясь в юности произведениями Козлова, видел в «Вечернем звоне» «отличный образец звукоподражательной поэзии» («Читая его наизусть, я не просто выговаривал слова, а как бы звонил ими, воображая себя сидящим на колокольне») [7]. «Вечерний звон» продолжал привлекать и внимание композиторов, в том числе таких известных, как С. Монюшко, А. Т. Гречанинов [8].
Наряду с «Доброй ночью» – осуществленным Козловым переводом «Прощания Чайльд‑Гарольда» из первой песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд‑Гарольда» [9] – «Вечерний звон» постепенно утратил в массовом сознании имя своего создателя, прочно вошел в народный песенный репертуар. Вместе с тем далеко не всегда можно однозначно говорить, что именно перевод Козлова, а не английский оригинал Мура влиял на сознание российского общества. Так, созданное на английском языке в 1830‑е гг. стихотворение С. Ф. Толстой «Вечерний звон» было опубликовано в 1839 г., вскоре после смерти писательницы, в русском переводе, выполненном М. Н. Лихониным («Вечерний звон! О, как много говорят эти звуки для чувствующего сердца о днях давно прошедших, о минувшей радости, о каждой слезе, о каждом вздохе, обо всем, что дорого нашему сердцу: как красноречив этот вечерний звон!» [10]), при этом никаких указаний ни на Мура, ни на Козлова не содержалось; в биографическом очерке, которым открывалось то же издание 1839 г., Томас Мур был назван в числе английских поэтов, питавших «поэтическую, пламенную душу, восторженную фантазию» [11] С. Ф. Толстой, из чего можно сделать предположение о непосредственном влиянии на русскую писательницу «Those evening Bells».
Заслугой Козлова как переводчика «Those evening Bells» было усиление в произведении лирико‑драматических акцентов, чему способствовало пристальное внимание к изобразительно‑выразительным средствам языка, подчеркивавшим элегичность содержания. Изменение строфического построения – вместо четверостиший Козлов избрал шестистишия – также помогало усилению возвышенного минорного описания как результата размышлений о бренности земной жизни, о безвременном уходе друзей, по которым звонит колокол; в этом можно убедиться, сравнив оригинал и его русский перевод: «Those joyons hours are past away; // And many a heart, that then was gay, // Withen the tomb now darkly dwells, // And hears no more those evening bells» (T. Moore; p. 216) – «Уже не зреть мне светлых дней // Весны обманчивой моей! // И сколько нет теперь в живых // Теперь веселых, молодых! // И крепок их могильный сон; // Не слышен им вечерний звон» (И. И. Козлов; с. 143).
Отсутствие в публикациях «Вечернего звона» отсылок на Томаса Мура привело к курьезному событию: в журнале «Телескоп» увидела свет анонимная статья «Перевод стихотворения Козлова на английский язык Томасом Муром», автор которой воспринимал «Those evening Bells» в качестве английского перевода «Вечернего звона», стихотворения, которое «дышит тихой горестью слепца‑ясновидящего». «Для нас, русских, – решительно утверждал анонимный автор, – лестно такое внимание – и чье же? – поэта, знаменитого во всех просвещенных странах света; и это тем приятнее, что мы видим двух поэтов, взаимно усваивающих своим родинам произведения друг друга» [12].
Наивные суждения анонимного автора «Телескопа», воспринимавшего Мура как переводчика «Вечернего звона» Козлова, были вскоре забыты, однако в конце XIX в. сразу несколько исследователей высказали и попытались аргументировать предположение о единых грузинских истоках стихотворений Томаса Мура «Those evening Bells» и Козлова «Вечерний звон». В 1885 г. в книге «Где правда? История Афонского монастыря» А. Калиновский указал, что «Вечерний звон» – перевод церковной песни грузинского писателя XI в. Георгия Мтацминдели (Георгия Святоносца), рукопись которого якобы сохранилась в Гелатском монастыре близ г. Кутаиси [13]. Ту же мысль, но уже без ссылки на рукопись, повторил в 1898 г. А. С. Хаханов [14]. Ц. С. Вольпе, следуя за предшественниками, утверждал в 1936 г., что стихи Мтацминдели «Mtsuhrissa Zair», написанные по‑гречески в Иверском монастыре на Афоне, где автор служил игуменом, распространились по России и, видимо, через какие‑то русские источники стали известны Томасу Муру [15]. М. П. Алексеев, стремясь в 1960‑е гг. доказать суждения А. Калиновского, провел большую работу по поиску фактического материала, однако поиски не дали никаких позитивных результатов и лишь привели ученого к выводу, что «мы имеем дело с легендой, устойчиво держащейся долгое время в грузинской литературе, но лишенной фактических оснований» [16].
